Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые!? О блаженной жизни Всем довольно известно коим образом блаженной указ.

6. А вы, нена­вист­ни­ки доб­ро­де­те­ли и ее почи­та­те­лей, - вы не изо­бре­ли ниче­го ново­го. Боль­ные гла­за не выно­сят солн­ца, ноч­ные живот­ные бегут от сия­ния дня, пер­вые лучи солн­ца повер­га­ют их в оце­пе­не­ние, и они спе­шат укрыть­ся в свои норы, забить­ся в дыры и щели, лишь бы не видеть страш­но­го для них све­та. Вой­те, скре­же­щи­те, упраж­няй­те ваши несчаст­ные язы­ки в поно­ше­нии доб­рых людей. Разе­вай­те пасти, кусай­те: вы ско­рее обло­ма­е­те зубы, чем они заме­тят ваш укус.


Гла­ва XXI

1. « Отче­го этот при­вер­же­нец фило­со­фии так бога­то живет? Сам учит пре­зи­рать богат­ство и сам же его име­ет? Учит пре­зи­рать жизнь, но живет? Учит пре­зи­рать здо­ро­вье, но сам забо­тит­ся о нем, как никто, и ста­ра­ет­ся иметь воз­мож­но луч­шее? Гово­рит, что изгна­ние - пустой звук: “Ибо что же дур­но­го в пере­мене мест?” - но сам пред­по­чи­та­ет соста­рить­ся на родине? Он заяв­ля­ет, что не видит раз­ни­цы меж­ду дол­гим и крат­ким веком, но отче­го же тогда сам он меч­та­ет о дол­гой здо­ро­вой ста­ро­сти и все силы при­ло­жит к тому, чтобы про­жить подоль­ше?»

2. Да, он утвер­жда­ет, что все эти вещи сле­ду­ет пре­зи­рать, но не настоль­ко, чтобы не иметь их, а лишь настоль­ко, чтобы иметь не тре­во­жась; не так, чтобы само­му гнать их прочь, но так, чтобы спо­кой­но смот­реть, как они ухо­дят. Да и самой фор­туне куда выгод­нее поме­щать свои богат­ства? - Конеч­но же, туда, откуда мож­но будет забрать их, не слу­шая жалоб­ных воплей вре­мен­но­го вла­дель­ца.

3. Марк Катон все­гда про­слав­лял Курия и Корун­ка­ния , да и весь тот век, когда несколь­ко пла­сти­нок сереб­ра состав­ля­ли пре­ступ­ле­ние в гла­зах цен­зо­ра ; одна­ко сам он имел сорок мил­ли­о­нов сестер­ци­ев, помень­ше, конеч­но, чем Красс , но побо­лее, чем Катон Цен­зор. От пра­деда его в этом сопо­став­ле­нии будет отде­лять зна­чи­тель­но боль­шее рас­сто­я­ние, чем от Крас­са, одна­ко если бы ему вдруг доста­лись еще богат­ства, он бы от них не отка­зал­ся.

4. Дело в том, что муд­рец вовсе не счи­та­ет себя недо­стой­ным даров слу­чая: он не любит богат­ство, одна­ко пред­по­чи­та­ет его бед­но­сти. Он при­ни­ма­ет его, толь­ко не в серд­це свое, а в дом. Он не отвер­га­ет с пре­зре­ни­ем того, что име­ет, а остав­ля­ет у себя, пола­гая, что иму­ще­ство соста­вит веще­ст­вен­ное под­креп­ле­ние для его доб­ро­де­те­ли.


Гла­ва XXII

1. Мож­но ли сомне­вать­ся, что богат­ство дает муд­ре­цу гораздо более обиль­ную мате­рию для при­ло­же­ния спо­соб­но­стей его духа, неже­ли бед­ность? Ведь бед­ность помо­га­ет упраж­нять­ся лишь в одном роде доб­ро­де­те­ли: не согнуть­ся и не дать себе прий­ти в отча­я­ние; богат­ство же пре­до­став­ля­ет обшир­ней­шее поле дея­тель­но­сти и для уме­рен­но­сти, и для щед­ро­сти, для акку­рат­но­сти, рас­по­ряди­тель­но­сти и вели­ко­ду­шия.

2. Муд­рец не станет стес­нять­ся сво­его малень­ко­го роста, но все же и он пред­по­чел бы быть высо­ким и строй­ным. Конеч­но, муд­рец может чув­ст­во­вать себя пре­крас­но, имея хилое тело или лишив­шись гла­за, одна­ко он все же пред­по­чел бы телес­ное здо­ро­вье и силу, хоть и зна­ет, что у него есть сила зна­чи­тель­но бо́ льшая.

3. Он будет тер­пе­ли­во сно­сить дур­ное здо­ро­вье, но желать себе будет доб­ро­го. Есть вещи с выс­шей точ­ки зре­ния ничтож­ные; если отнять их, глав­ное бла­го нисколь­ко не постра­да­ет; одна­ко они добав­ля­ют кое-что к той бес­пре­рыв­ной радо­сти, что рож­да­ет­ся из доб­ро­де­те­ли: богат­ство весе­лит муд­ре­ца и дей­ст­ву­ет на него при­мер­но так же, как на моря­ка - хоро­ший попут­ный ветер, как пого­жий день, как солн­це, вдруг при­грев­шее сре­ди тем­ной, мороз­ной зимы.

4. Далее, все муд­ре­цы - я имею в виду наших муд­ре­цов, для кото­рых един­ст­вен­ное бла­го - доб­ро­де­тель, - при­зна­ют, что и сре­ди тех вещей, что зовут­ся без­раз­лич­ны­ми, одни все же пред­по­чти­тель­нее дру­гих и даже име­ют извест­ную цен­ность. Неко­то­рые из них доволь­но почтен­ны, дру­гие почтен­ны весь­ма. И дабы ты не сомне­вал­ся, уточ­ню: богат­ство вещь без­услов­но пред­по­чти­тель­ная.

5. Тут ты, конеч­но, можешь вос­клик­нуть: « Так что же ты надо мной изде­ва­ешь­ся, если богат­ство озна­ча­ет для нас с тобой одно и то же?» - Нет, дале­ко не одно и то же; жела­ешь знать, поче­му? Если мое уплы­вет от меня, то кро­ме себя само­го ниче­го от меня не уне­сет. Тебя же это пора­зит; тебе будет казать­ся, что, поте­ряв состо­я­ние, ты поте­рял само­го себя. В моей жиз­ни богат­ство игра­ет кое-какую роль; в тво­ей - глав­ную. Одним сло­вом, моим богат­ст­вом вла­дею я, твое богат­ство вла­де­ет тобой.


Гла­ва XXIII

1. Итак, пере­стань корить фило­со­фов богат­ст­вом: никто не при­го­ва­ри­вал муд­рость к бед­но­сти. Ничто не поме­ша­ет фило­со­фу вла­деть солид­ным состо­я­ни­ем, если оно ни у кого не отня­то, не обаг­ре­но кро­вью, не осквер­не­но неспра­вед­ли­во­стью, не накоп­ле­но гряз­ны­ми про­цен­та­ми ; если дохо­ды и рас­хо­ды будут оди­на­ко­во чест­ны­ми, не при­чи­няя горя нико­му, кро­ме зло­де­ев. Уве­ли­чи­вай свое состо­я­ние, насколь­ко поже­ла­ешь, что в том постыд­но­го? Богат­ство, кото­рое вся­кий желал бы назвать сво­им, но в кото­ром никто не может назвать сво­ей ни кру­пи­цы, не постыд­но, а почет­но.

2. Такое чест­ным путем нажи­тое состо­я­ние не отвра­тит от фило­со­фа бла­го­склон­ность фор­ту­ны, не заста­вит его ни пре­воз­но­сить­ся, ни крас­неть. Впро­чем, у него будет чем гор­дить­ся, если он смо­жет рас­пах­нуть настежь две­ри сво­его дома и заявить, пре­до­ста­вив сограж­да­нам осмот­реть все, чем вла­де­ет: « Пусть каж­дый уне­сет то, что при­зна­ет сво­им» . Воис­ти­ну велик тот муж и бла­го­дат­но его богат­ство, если после подоб­но­го при­зы­ва он сохра­нит все, что имел! Я так ска­жу: кто может спо­кой­но и не сму­ща­ясь выста­вить свое иму­ще­ство для все­на­род­но­го обо­зре­ния, уве­рен­ный, что никто не най­дет там, на что нало­жить руку, тот будет откры­то и сме­ло богат.

3. Муд­рец не впу­стит в свой дом ни дена­рия, при­шед­ше­го дур­ным путем; но он не отвергнет даров фор­ту­ны и пло­дов сво­ей доб­ро­де­те­ли, сколь бы вели­ки они ни были. В самом деле, с какой ста­ти отка­зы­вать им в доб­ром при­е­ме? Пусть при­хо­дят, их при­ве­тят как доро­гих гостей. Он не станет ни хва­стать­ся день­га­ми, ни пря­тать их (пер­вое - свой­ство духа сует­но­го, вто­рое - трус­ли­во­го и мелоч­но­го, кото­рый хотел бы, если мож­но, засу­нуть все свое доб­ро за пазу­ху), не станет, как я уже гово­рил, и выкиды­вать их из дома.

4. Ведь не ска­жет же он: « От вас нет про­ку» или: « Я не умею вами рас­по­рядить­ся» . Даль­нюю доро­гу он может про­де­лать и пеш­ком, одна­ко пред­по­чтет, если мож­но, вос­поль­зо­вать­ся эки­па­жем. Так же и будучи бед­ным он, если мож­но, пред­по­чтет стать бога­тым. Итак, насто­я­щий фило­соф будет богат, но отно­сить­ся к сво­е­му богат­ству будет лег­ко, как к веще­ству лету­че­му и непо­сто­ян­но­му, и не потер­пит, чтобы оно при­чи­ня­ло какие-либо тяготы ему или дру­гим.

5. Он станет ода­ри­вать… - но что это вы навост­ри­ли уши? что под­став­ля­е­те кар­ма­ны? - …он станет ода­ри­вать людей доб­рых либо же тех, кого в состо­я­нии сде­лать доб­ры­ми. Он станет разда­вать подар­ки не преж­де, чем отбе­рет, по тща­тель­ней­шем раз­мыш­ле­нии, самых достой­ных, как чело­век, пом­ня­щий, что ему при­дет­ся давать отчет не толь­ко о дохо­дах, но и о рас­хо­дах. Он станет делать подар­ки, исхо­дя из тре­бо­ва­ний долж­но­го и спра­вед­ли­во­го, ибо бес­смыс­лен­ные дары - один из видов позор­но­го мотов­ства. Кар­ман у него будет откры­тый, но не дыря­вый: из него мно­го будет выни­мать­ся, но ниче­го не будет высы­пать­ся.


Гла­ва XXIV

1. Оши­ба­ет­ся, кто дума­ет, буд­то нет ниче­го лег­че, чем дарить: это дело чрез­вы­чай­но труд­ное, если рас­пре­де­лять со смыс­лом, а не раз­бра­сы­вать как при­дет­ся, пови­ну­ясь пер­во­му побуж­де­нию. Вот чело­век, кото­ро­му я обя­зан, а это­му воз­вра­щаю долг; это­му я при­ду на помощь, а того пожа­лею; вот достой­ный чело­век, кото­ро­го надо под­дер­жать, чтобы бед­ность не сби­ла его с пути или не зада­ви­ла совсем; этим я не дам, несмот­ря на их нуж­ду, пото­му что если и дам, нуж­да их не умень­шит­ся; кому-то я сам пред­ло­жу, кому-то даже буду всо­вы­вать насиль­но. В таком деле нель­зя допус­кать небреж­но­сти: подар­ки - луч­шее поме­ще­ние денег.

2. « Как? Неужто ты, фило­соф, даришь для того, чтобы полу­чить доход?» - Во вся­ком слу­чае, для того, чтобы не поне­сти убыт­ки. Подар­ки сле­ду­ет вкла­ды­вать туда, откуда мож­но ждать воз­ме­ще­ния, но не нуж­но его тре­бо­вать. Мы поме­ща­ем наши бла­го­де­я­ния, как глу­бо­ко зары­тый клад: без нуж­ды ты не ста­нешь его выка­пы­вать.

3. Сам дом бога­то­го чело­ве­ка - обшир­ное поле для бла­готво­ри­тель­ной дея­тель­но­сти. Щед­рость назы­ва­ет­ся у нас « сво­бод­но­стью» - « li­be­ra­li­tas» - не пото­му, что долж­на быть обра­ще­на толь­ко на сво­бод­ных, а пото­му, что ее источ­ник - сво­бод­ный дух. Кто ска­жет, что щед­рость сле­ду­ет про­яв­лять лишь к оде­тым в тогу? При­ро­да велит мне при­но­сить поль­зу людям неза­ви­си­мо от того, рабы они или сво­бод­ные, сво­бод­но­рож­ден­ные или воль­ноот­пу­щен­ни­ки, отпу­щен­ные по зако­ну или по друж­бе, - какая раз­ни­ца? Где есть чело­век, там есть место бла­го­де­я­нию. Так что мож­но упраж­нять­ся в щед­ро­сти и разда­вать день­ги, не пере­сту­пая соб­ст­вен­но­го поро­га. Щед­рость муд­ре­ца нико­гда не обра­ща­ет­ся на недо­стой­ных и под­лых, но зато и не исся­ка­ет и, встре­тив достой­но­го, изли­ва­ет­ся вся­кий раз, как из рога изоби­лия.

4. Чест­ные, сме­лые, муже­ст­вен­ные речи тех, кто стре­мит­ся к муд­ро­сти, не дадут вам пово­да для пре­врат­но­го тол­ко­ва­ния. Толь­ко запом­ни­те: стре­мя­щий­ся к муд­ро­сти - это еще не муд­рец, достиг­ший цели. Вот что ска­жет вам пер­вый: « Речи мои пре­вос­ход­ны, но сам я до сих пор вра­ща­юсь сре­ди бес­чис­лен­ных зол. Не тре­буй, чтобы я сей­час соот­вет­ст­во­вал сво­им пра­ви­лам: ведь я как раз занят тем, что делаю себя, фор­ми­рую, пыта­юсь под­нять до недо­ся­га­е­мо­го образ­ца. Если я дой­ду до наме­чен­ной мною цели, тогда тре­буй, чтобы дела мои отве­ча­ли сло­вам» . Вто­рой же, достиг­ший вер­ши­ны чело­ве­че­ско­го бла­га, обра­тит­ся к тебе ина­че и ска­жет так: « Преж­де все­го, с какой ста­ти ты поз­во­ля­ешь себе судить о людях, кото­рые луч­ше тебя? Сам-то я уже, по сча­стью, вну­шаю непри­язнь всем дур­ным людям, а это дока­зы­ва­ет мою правоту.

5. Но чтобы ты понял, отче­го я не завидую нико­му из смерт­ных, выслу­шай, что я думаю по пово­ду раз­ных вещей в жиз­ни. Богат­ство - не бла­го; если бы оно им было, оно дела­ло бы людей хоро­ши­ми; но это не так; а посколь­ку то, что мы нахо­дим у дур­ных людей, не может назы­вать­ся хоро­шим, постоль­ку я не согла­ша­юсь назы­вать его этим име­нем. В осталь­ном же я при­знаю, что оно полез­но, достав­ля­ет мно­го жиз­нен­ных удобств и пото­му его сле­ду­ет иметь.


Гла­ва XXV

1. Что ж, выхо­дит, что и вы и я оди­на­ко­во пола­га­ем, что богат­ство сле­ду­ет иметь; послу­шай­те же, поче­му я не счи­таю его одним из благ и в чем я отно­шусь к нему ина­че, чем вы. Пусть меня посе­лят в самом бога­том доме, где даже самые обы­ден­ные пред­ме­ты будут толь­ко из золота и сереб­ра, - я не воз­гор­жусь, ибо все это хоть и окру­жа­ет меня, но лишь сна­ру­жи. Пере­не­си­те меня на Суб­ли­ций­ский мост и брось­те сре­ди нищих: я не почув­ст­вую себя уни­жен­ным, сидя с протя­ну­той рукой сре­ди попро­ша­ек. Раз­ве тому, у кого есть воз­мож­ность уме­реть, так уж важ­но, что у него нет кор­ки хле­ба? Какой же из это­го вывод? Я пред­по­чту бли­ста­тель­ный дво­рец гряз­но­му мосту.

2. Поме­сти­те меня сре­ди осле­пи­тель­ной рос­ко­ши и изыс­кан­но­го убран­ства: я не сочту себя счаст­ли­вее отто­го, что сижу на мяг­ком и сотра­пез­ни­ки мои воз­ле­жат на пур­пу­ре. Дай­те мне иное ложе: я не почув­ст­вую себя несчаст­нее, опус­кая уста­лую голо­ву на охап­ку сена или ложась отдох­нуть на реза­ную соло­му, выле­заю­щую сквозь дыры в вет­хой пару­сине. Какой из это­го вывод? Я пред­по­чту гулять в пре­тек­сте, чем свер­кать голы­ми лопат­ка­ми через про­ре­хи в лох­мо­тьях.

3. Пусть все дни мои будут один удач­нее дру­го­го, пусть несут­ся ко мне поздрав­ле­ния с новы­ми успе­ха­ми, когда еще не отзву­ча­ли преж­ние: я не ста­ну любо­вать­ся сам собой. Отбе­ри­те у меня эту вре­мен­ную милость: пусть поте­ри, убыт­ки, горе обру­ши­ва­ют на мой дух удар за уда­ром; пусть каж­дый час при­но­сит новую беду; сре­ди моря несча­стий я не назо­ву себя несчаст­ным, ни одно­го дня я не про­кля­ну; ибо я все пред­у­смот­рел так, что ни один день не может стать для меня чер­ным. Какой отсюда вывод? Я пред­по­чту воз­дер­жи­вать­ся от излиш­ней весе­ло­сти, неже­ли подав­лять чрез­мер­ную скорбь» .

4. И вот что ска­жет тебе еще этот Сократ: « Хочешь, сде­лай меня победи­те­лем всех наро­дов мира, пусть пыш­но укра­шен­ная колес­ни­ца Вак­ха везет меня во гла­ве три­ум­фа от само­го сол­неч­но­го вос­хо­да до Фив, пусть все цари при­хо­дят про­сить меня утвер­дить их на цар­стве, - в тот самый миг, когда со всех сто­рон меня будут вели­чать богом, я яснее все­го пой­му, что я чело­век. Хочешь - вне­зап­но, без пред­у­преж­де­ния, сбрось меня с этой осле­пи­тель­ной вер­ши­ны; пусть голо­во­кру­жи­тель­ная пере­ме­на судь­бы взгро­моздит меня на чуже­зем­ные носил­ки и я укра­шу собой тор­же­ст­вен­ную про­цес­сию над­мен­но­го и дико­го заво­е­ва­те­ля: воло­чась за чужой колес­ни­цей, я почув­ст­вую себя не более уни­жен­ным, чем тогда, когда сто­ял на соб­ст­вен­ной. Какой же из это­го вывод? А такой, что я все-таки пред­по­чту победить, а не попасть в плен. (5) Да, все цар­ство фор­ту­ны не удо­сто­ит­ся от меня ниче­го, кро­ме пре­зре­ния; но если мне пре­до­ста­вят выбор, я возь­му луч­шее. Все, что выпа­дет мне на долю, обра­тит­ся во бла­го, но я пред­по­чи­таю, чтобы выпа­да­ло более удоб­ное, при­ят­ное и менее мучи­тель­ное для того, кому при­дет­ся это обра­щать во бла­го. Не поду­май, конеч­но, буд­то какую-нибудь доб­ро­де­тель мож­но стя­жать без труда; но дело в том, что одним доб­ро­де­те­лям нуж­ны шпо­ры, а дру­гим - узда.

6. Это как с телом: спус­ка­ясь под гору, нуж­но его удер­жи­вать, под­ни­ма­ясь в гору - тол­кать впе­ред; так вот, и доб­ро­де­те­ли быва­ют направ­ле­ны либо под гору, либо в гору. Вся­кий согла­сит­ся, что тер­пе­ние, муже­ство, стой­кость и все про­чие доб­ро­де­те­ли, про­ти­во­по­став­ля­е­мые жесто­ким обсто­я­тель­ствам и под­чи­ня­ю­щие себе фор­ту­ну, караб­ка­ют­ся в гору, упи­ра­ют­ся, борют­ся. (7) И столь же оче­вид­но, что щед­рость, уме­рен­ность, кротость идут под гору. Здесь мы удер­жи­ва­ем свой дух, чтобы он не сорвал­ся впе­ред, там - гоним его, пону­ка­ем, тол­ка­ем самым жесто­ким обра­зом. Так вот, в бед­но­сти нам пона­до­бят­ся более муже­ст­вен­ные, воин­ст­вен­ные доб­ро­де­те­ли; в богат­стве - более утон­чен­ные, стре­мя­щи­е­ся сдер­жи­вать шаг и удер­жать себя в рав­но­ве­сии.

8. Перед лицом тако­го разде­ле­ния, я все­гда пред­по­чту те, в кото­рых мож­но упраж­нять­ся спо­кой­но, тем, кото­рые тре­бу­ют кро­ви и пота. Таким обра­зом, - заклю­чит свою речь муд­рец, - и жизнь моя не рас­хо­дит­ся с мои­ми сло­ва­ми; это вы пло­хо их слы­ши­те: ваши уши улав­ли­ва­ют толь­ко зву­ча­ние слов, а что они озна­ча­ют, вы даже не инте­ре­су­е­тесь спро­сить» .


Гла­ва XXVI

1. « Но какая же раз­ни­ца меж­ду мной, дура­ком, и тобой, муд­ре­цом, если мы оба хотим иметь?» - Очень боль­шая: у муд­ро­го мужа богат­ство - раб, у глу­по­го - вла­сте­лин; муд­рый не поз­во­ля­ет сво­е­му богат­ству ниче­го, вам оно поз­во­ля­ет все; вы при­вы­ка­е­те и при­вя­зы­ва­е­тесь к сво­е­му богат­ству так, буд­то кто-то обе­щал вам веч­ное им обла­да­ние, а муд­рец, уто­пая в богат­стве, тут-то и раз­мыш­ля­ет более все­го о бед­но­сти.

2. Ни один пол­ко­во­дец не пона­де­ет­ся на пере­ми­рие до такой сте­пе­ни, чтобы оста­вить при­готов­ле­ния к уже объ­яв­лен­ной войне, даже если она до вре­ме­ни не ведет­ся; а вас один кра­си­вый дом застав­ля­ет возо­мнить о себе и утра­тить пред­став­ле­ние о дей­ст­ви­тель­но­сти, как буд­то он не может ни сго­реть, ни обру­шить­ся; куча денег дела­ет вас глу­хи­ми и сле­пы­ми, как буд­то они отве­дут от вас все опас­но­сти, как буд­то у фор­ту­ны не хва­тит сил мгно­вен­но уни­что­жить их.

3. Богат­ство - игруш­ка вашей празд­но­сти. Вы не види­те заклю­чен­ных в нем опас­но­стей, как вар­ва­ры в оса­жден­ном горо­де не подо­зре­ва­ют о назна­че­нии осад­ных орудий и лени­во наблюда­ют за работой непри­я­те­ля, не в силах ура­зу­меть, для чего воз­во­дят­ся в таком отда­ле­нии все эти соору­же­ния. Так и вы: когда все бла­го­по­луч­но, вы рас­слаб­ля­е­тесь, вме­сто того чтобы заду­мать­ся, сколь­ко несчаст­ных слу­чай­но­стей под­сте­ре­га­ет вас со всех сто­рон. Они вот-вот уже гото­вы пой­ти на при­ступ и захва­тить дра­го­цен­ную добы­чу.

4. Муд­рец же, если у него вдруг отни­мут богат­ство, ниче­го не поте­ря­ет из сво­его досто­я­ния; он будет жить, как жил, доволь­ный насто­я­щим, уве­рен­ный в буду­щем. « Самое твер­дое сре­ди моих убеж­де­ний, - ска­жет вам Сократ или кто-нибудь дру­гой, наде­лен­ный таким же пра­вом и вла­стью судить о делах чело­ве­че­ских, - это не изме­нять строя моей жиз­ни в уго­ду вашим мне­ни­ям. Со всех сто­рон я слы­шу обыч­ные ваши речи, но по мне это не брань, а писк несчаст­ных ново­рож­ден­ных мла­ден­цев» .

5. Так ска­жет вам тот, кому посчаст­ли­ви­лось достичь муд­ро­сти и чей сво­бод­ный от поро­ков дух велит ему пори­цать дру­гих - не из нена­ви­сти, но во имя исце­ле­ния. И вот что он еще при­ба­вит: « Ваше мне­ние вол­ну­ет меня не из-за меня, а из-за вас, ибо нена­видя­щие доб­ро­де­тель и гоня­щие ее с улю­лю­ка­ни­ем навсе­гда отре­ка­ют­ся от надеж­ды на исправ­ле­ние. Меня вы не оби­жа­е­те, но и богов не оби­жа­ют те, кто опро­киды­ва­ет алта­ри. Одна­ко дур­ные наме­ре­ния и злые замыс­лы не ста­но­вят­ся луч­ше отто­го, что не могут при­чи­нить вреда.

6. Я вос­при­ни­маю ваши бред­ни так же, как, веро­ят­но, Юпи­тер все­бла­гой и вели­чай­ший - непри­стой­ные выдум­ки поэтов, кото­рые пред­став­ля­ют его то кры­ла­тым, то рога­тым, то не ночу­ю­щим дома блудо­де­ем; жесто­ким к богам и неспра­вед­ли­вым к людям; похи­ти­те­лем сво­бод­ных людей и даже род­ст­вен­ни­ков; отце­убий­цей, без­за­кон­но захва­тив­шим отчий пре­стол и еще чужой в при­да­чу. Един­ст­вен­ное, чего дости­га­ют подоб­ные сочи­не­ния, - осво­бож­да­ют людей от вся­ко­го сты­да за свои пре­гре­ше­ния: мол, чего стес­нять­ся, если сами боги такие.

7. Меня ваши оскорб­ле­ния нисколь­ко не заде­ва­ют, но ради вас самих я пред­у­преж­даю вас: ува­жай­те доб­ро­де­тель, верь­те тем, кто сам неуклон­но ей сле­до­вал и теперь воз­ве­ли­чи­ва­ет ее перед вами: прой­дет вре­мя, и она пред­станет в еще боль­шем вели­чии. Почи­тай­те доб­ро­де­тель как богов, а испо­ве­дую­щих ее - как жре­цов, и да бла­го­го­ве­ют язы­ки ваши при вся­ком упо­ми­на­нии свя­щен­ных пись­мен. Это сло­во: “fa­ve­te” - “бла­го­го­вей­те” про­ис­хо­дит вовсе не от бла­го­же­ла­тель­но­го одоб­ре­ния - “fa­vor”, оно не при­зы­ва­ет вас к кри­кам и руко­плес­ка­нию, как в цир­ке, а повеле­ва­ет мол­чать, дабы свя­щен­но­дей­ст­вие мог­ло свер­шить­ся как поло­же­но, не пре­ры­ва­е­мое неумест­ным шумом и бол­тов­ней. Вам вдвойне необ­хо­ди­мо испол­нять это пове­ле­ние и вся­кий раз, как разда­дут­ся речи это­го ора­ку­ла, закры­вать рот, чтобы слу­шать вни­ма­тель­но.

8. Ведь вы все сбе­га­е­тесь послу­шать, когда какой-нибудь наем­ный лжец забрен­чит на ули­це систром , когда какой-нибудь уме­лый само­ис­тя­за­тель начнет резать, не слиш­ком, впро­чем, твер­дой рукой, свои пред­пле­чья и пле­чи, зали­вая их кро­вью; когда какая-нибудь жен­щи­на с завы­ва­ни­ем попол­зет по доро­ге на коле­нях; когда ста­рик в льня­ных одеж­дах, дер­жа перед собой лав­ро­вую вет­ку и зажжен­ный сре­ди бела дня фонарь, пой­дет кри­чать о том, что раз­гне­ва­ли кого-то из богов, - вы все засты­ва­е­те, пора­жен­ные, и, зара­жая друг дру­га стра­хом, вери­те, что это - гла­ша­таи боже­ства» .


Гла­ва XXVII

1. Вот о чем взы­ва­ет Сократ из тем­ни­цы, кото­рая очи­сти­лась, едва он вошел в нее, и сде­ла­лась почет­нее вся­кой курии : « Что за безу­мие, что за при­ро­да, враж­деб­ная богам и людям, застав­ля­ет вас поно­сить доб­ро­де­тель и оскорб­лять свя­ты­ню злоб­ны­ми реча­ми? Если може­те, хва­ли­те доб­рых людей, не може­те - прой­ди­те мимо; а если уж вы не в силах сдер­жать сво­ей мерз­кой рас­пу­щен­но­сти, напа­дай­те друг на дру­га: ибо обра­щать вашу безум­ную брань к небу, я не ска­жу что кощун­ство, но напрас­ный труд.

2. В свое вре­мя я сам сде­лал­ся мише­нью для шуток Ари­сто­фа­на , а вслед за ним дви­нул­ся и про­чий отряд коми­че­ских поэтов, излив на меня весь запас сво­их ядо­ви­тых ост­рот, и что же? Эти напад­ки лишь укре­пи­ли сла­ву моей доб­ро­де­те­ли. Ей полез­но, когда ее выстав­ля­ют, слов­но раба на про­да­жу, и тычут в нее паль­ца­ми, про­буя на кре­пость, к тому же нет луч­ше спо­со­ба узнать, чего она сто­ит и како­ва ее сила, чем полезть на нее в дра­ку и попы­тать­ся побить: твер­дость гра­ни­та луч­ше все­го извест­на кам­не­ре­зам.

3 . Вот я - стою подоб­но ска­ле на мор­ской отме­ли, и вол­ны бес­пре­стан­но обру­ши­ва­ют на меня свои уда­ры, но ни сдви­нуть меня с места, ни раз­бить им не под силу, хотя напад­ки их не пре­кра­ща­ют­ся сто­ле­ти­я­ми. Напа­дай­те же, бей­те: я выне­су все, и в этом - моя победа над вами. Напа­даю­щие на неодо­ли­мую твер­ды­ню употре­бят свою силу себе же во зло; а пото­му ищи­те мяг­кую и уступ­чи­вую мишень, чтобы вон­зать ваши стре­лы. (4) Вам нечем занять себя, и вы пус­ка­е­тесь в иссле­до­ва­ние чужих недо­стат­ков, изре­кая свои при­го­во­ры: “Не слиш­ком ли про­стор­но живет этот фило­соф и не слиш­ком ли рос­кош­но обеда­ет?” Вы заме­ча­е­те чужие пры­щи, а сами покры­ты гной­ны­ми язва­ми. Так урод, покры­тый с ног до голо­вы зло­вон­ны­ми стру­пья­ми, стал бы высме­и­вать родин­ки или боро­дав­ки на пре­крас­ней­ших телах.

5. Поставь­те в вину Пла­то­ну то, что он искал денег, Ари­сто­те­лю - что брал, Демо­кри­ту - что пре­зи­рал, Эпи­ку­ру - что тра­тил; мне само­му поставь­те в вину Алки­ви­а­да и Фед­ра - вы, кото­рые при пер­вой воз­мож­но­сти кине­тесь под­ра­жать всем нашим поро­кам, не пом­ня себя от сча­стья!

6. Огля­ни­тесь луч­ше на соб­ст­вен­ные поро­ки, на зло, оса­див­шее вас со всех сто­рон, вгры­заю­ще­е­ся в вас сна­ру­жи, паля­щее огнем самые ваши внут­рен­но­сти! Если вы не жела­е­те знать ваше­го соб­ст­вен­но­го поло­же­ния, то пой­ми­те хотя бы, что дела чело­ве­че­ские вооб­ще сей­час в том состо­я­нии, чтобы вам оста­ва­лось мно­го досу­га чесать язы­ки, пори­цая луч­ших, чем вы, людей.


Гла­ва XXVIII

1. Но вы это­го не пони­ма­е­те и стро­и­те хоро­шую мину при пло­хой игре, слов­но люди, сидя­щие в цир­ке или в теат­ре и еще не успев­шие полу­чить горест­ных вестей из дома, уже погру­жен­но­го в тра­ур. Но я-то гля­жу свер­ху и вижу, какие тучи соби­ра­ют­ся над ваши­ми голо­ва­ми, угро­жая взо­рвать­ся бурей в неда­ле­ком буду­щем, а неко­то­рые так уже и вплот­ную навис­ли над вами и вашим доб­ром. И даже более того: раз­ве ужас­ный шквал не захва­тил уже ваши души, хоть вы того и не чув­ст­ву­е­те, не завер­тел их в вих­ре, застав­ляя от одно­го убе­гать, к дру­го­му сле­по устрем­лять­ся, то воз­но­ся под обла­ка, то швы­ряя в про­пасть?..» Анна­лы, 16, 17).

Стар­ший брат, Гал­ли­он, выс­ших долж­но­стей добил­ся: был кон­су­лом-суф­фек­том, а затем про­кон­су­лом в Ахайе, где про­сла­вил­ся уже не как Ора­тор, а как судья апо­сто­ла Пав­ла: «Во вре­мя про­кон­суль­ства Гал­ли­о­на в Ахайи напа­ли иудеи еди­но­душ­но на Пав­ла и при­ве­ли его пред суди­ли­ще, гово­ря, что он учит людей чтить бога не по зако­ну. Когда же Павел хотел открыть уста, Гал­ли­он ска­зал иуде­ям: Иудеи! Если бы какая-нибудь была обида, или злой умы­сел, то я имел бы при­чи­ну выслу­шать вас; но когда идет спор об име­нах и о законе вашем, то раз­би­рай­те сами: я не хочу быть судьею в этом. И про­гнал их от суди­ли­ща. А все Елли­ны, схва­тив­ши Сосфе­на, началь­ни­ка сина­го­ги, били его пред суди­ли­щем, и Гал­ли­он нима­ло не забо­тил­ся об этом» (Дея­ния свя­тых апо­сто­лов, 18, 12- 17). По воз­вра­ще­нии в Рим «…на Юния Гал­ли­о­на, устра­шен­но­го умерщ­вле­ни­ем его бра­та Сене­ки и сми­рен­но молив­ше­го о поща­де, обру­шил­ся с обви­не­ни­я­ми Сали­ен Кле­мент, назы­вая его вра­гом и убий­цею…» (). Неиз­вест­но, покон­чил ли он с собой тогда же, в 65 г., или несколь­ко позд­нее.

В фило­со­фии Гал­ли­он, как вид­но из обра­щен­но­го к нему диа­ло­га Сене­ки, при­дер­жи­вал­ся эпи­ку­рей­ских взглядов, одна­ко при этом и богат­ст­вом, и любо­вью к рос­ко­ши и изя­ще­ству, види­мо, намно­го усту­пал сво­е­му бра­ту-сто­и­ку, про­по­ве­до­вав­ше­му аске­ти­че­ское само­огра­ни­че­ние, но жив­ше­му вполне по-эпи­ку­рей­ски.

  • Пре­тор - вто­рая по зна­че­нию и досто­ин­ству (ho­nor) государ­ст­вен­ная долж­ность (ma­gistra­tus) в Риме. Пре­то­ры изби­ра­лись народ­ным собра­ни­ем на год и фор­маль­но обла­да­ли такой же вла­стью (im­pe­rium), как и кон­су­лы: ius agen­di cum pat­ri­bus et po­pu­lo, а при необ­хо­ди­мо­сти - как воен­ное коман­до­ва­ние и, глав­ным обра­зом, как выс­шая судеб­ная власть. Как и кон­су­лы, пре­то­ры носи­ли тогу-пре­тек­сту, сиде­ли на куруль­ных крес­лах и сопро­вож­да­лись лик­то­ра­ми с фас­ка­ми (в Риме пре­то­ру пола­га­лось 2 лик­то­ра, в про­вин­ции - 6).
  • Сво­бод­ные рим­ские граж­дане носи­ли поверх руба­хи (туни­ки) тогу. Хла­миду - гре­че­ское мяг­кое верх­нее пла­тье - носи­ли неграж­дане или несво­бод­ные люди.
  • Зна­ме­ни­тые чре­во­угод­ни­ки и жуи­ры эпо­хи Авгу­ста и Тибе­рия. Имя Апи­ция было в Риме нари­ца­тель­ным. Обжо­ру вре­мен Авгу­ста зва­ли, соб­ст­вен­но, Мар­ком Гави­ем, а Апи­ци­ем его про­зва­ли из-за леген­дар­но­го обжо­ры и бога­ча вре­мен ким­вр­ских войн. В эпо­ху Воз­рож­де­ния гума­ни­сты при­пи­са­ли упо­ми­на­е­мо­му Сене­кой Апи­цию древ­нюю пова­рен­ную кни­гу (De re co­qui­na­ria lib­ri tres), содер­жав­шую самые экзо­ти­че­ские рецеп­ты (по новей­шим дан­ным, состав­лен­ную в V веке).
  • Малый и Боль­шой Сирт - два мел­ких зали­ва у побе­ре­жья Север­ной Афри­ки, извест­ные силь­ны­ми тече­ни­я­ми и блуж­даю­щи­ми пес­ча­ны­ми бан­ка­ми. В древ­но­сти - нари­ца­тель­ное имя вся­ко­го опас­но­го для пла­ва­ния места.
  • Вер­ги­лий. Геор­ги­ки, I, 139- 140.
  • Пуб­лий Рути­лий Руф - кон­сул 105 г. до н. э., про­слав­лен­ный вое­на­чаль­ник, ора­тор, юрист, исто­рик и фило­соф; друг Сци­пи­о­на Эми­ли­а­на и Лелия, член «сци­пи­о­нов­ско­го круж­ка», уче­ник сто­и­ка Панэтия. Зна­ме­нит поми­мо про­че­го тем, что вопло­щал сто­и­че­скую эти­ку в соб­ст­вен­ной жиз­ни; в част­но­сти, будучи заве­до­мо неспра­вед­ли­во обви­нен, не поже­лал защи­щать­ся в суде обще­при­ня­ты­ми мето­да­ми, почи­тая их ниже сво­его досто­ин­ства, и гор­до уда­лил­ся в изгна­ние.
  • Марк Пор­ций Катон по про­зви­щу Ути­че­ский, или Млад­ший - пра­внук зна­ме­ни­то­го дея­те­ля рес­пуб­ли­кан­ских вре­мен Мар­ка Пор­ция Като­на Цен­зо­ра - убеж­ден­ный рес­пуб­ли­ка­нец, пред­ста­ви­тель сенат­ской ари­сто­кра­тии, про­тив­ник Юлия Цеза­ря, сто­ик. Для совре­мен­ни­ков и для потом­ков - образ­чик под­лин­но рим­ской твер­до­сти харак­те­ра и стро­го­сти нра­вов. В 49- 48 гг. сра­жал­ся про­тив Цеза­ря на сто­роне Пом­пея; в 47- 46 гг. - про­пре­тор горо­да Ути­ки (откуда про­зви­ще), тогдаш­ней сто­ли­цы про­вин­ции Афри­ка, где и погиб от соб­ст­вен­ной руки, после побед Цеза­ря в Север­ной Афри­ке.

    Без­упреч­ность жиз­ни и обсто­я­тель­ства смер­ти, неза­у­ряд­ные спо­соб­но­сти в соеди­не­нии с муже­ст­вом и скром­но­стью, под­черк­ну­тая вер­ность древ­не­рим­ским тра­ди­ци­ям («обы­ча­ям пред­ков»), обос­но­ван­ная аргу­мен­та­ми сто­и­че­ской фило­со­фии, - все это сде­ла­ло его иде­аль­ным геро­ем, exemplum - вопло­ще­ни­ем рим­ской и сто­и­че­ской доб­ро­де­те­ли. Уже через год после смер­ти Като­на Цице­рон пишет о нем похваль­ное сло­во как о послед­нем и вели­чай­шем защит­ни­ке сво­бо­ды. Для Сене­ки Катон Млад­ший и Сократ - два образ­чи­ка под­лин­ной муд­ро­сти, два совер­шен­ных «муд­ре­ца». Поступ­ки и сло­ва Като­на иллю­ст­ри­ру­ют рас­суж­де­ния о доб­ро­де­те­ли во всех без исклю­че­ния трак­та­тах Сене­ки.

  • Киник Демет­рий, совре­мен­ник Сене­ки, учив­ший боль­шей частью в Риме, отли­чал­ся пря­мотой речи и край­ней мало­стью житей­ских потреб­но­стей. За дерз­кий язык Нерон изгнал его из Рима, куда он вер­нул­ся при Вес­па­си­ане (ср. у Све­то­ния: Вес­па­си­а­на «нима­ло не бес­по­ко­и­ли воль­но­сти дру­зей… строп­ти­вость фило­со­фов… Ссыль­ный киник Демет­рий, повстре­чав его в доро­ге, не поже­лал ни встать перед ним, ни поздо­ро­вать­ся, и даже стал на него лаять, но импе­ра­тор толь­ко обо­звал его псом» - ).
  • Вер­ги­лий. Эне­ида, IV, 653.
  • Овидий. Мета­мор­фо­зы, II, 327- 328 (о Фаэ­тоне, дерз­нув­шем под­нять­ся к солн­цу и сожжен­ном).
  • Маний Курий Ден­тат - кон­сул 290 г. до н. э., круп­ный государ­ст­вен­ный дея­тель ран­ней рес­пуб­ли­ки, про­слав­лен­ный воен­ны­ми победа­ми, ост­ро­ум­ны­ми изре­че­ни­я­ми, а более все­го - про­стотой, бед­но­стью и скром­но­стью. Для всех после­дую­щих поко­ле­ний рим­ских кон­сер­ва­то­ров - образ­чик древ­них «mo­res maio­rum», оте­че­ских нра­вов, обес­пе­чив­ших вели­чие Рим­ско­го государ­ства. Зна­ме­нит тем, что в похо­дах не потер­пел ни одно­го пора­же­ния и ни разу не взял ни взят­ки, ни подар­ка: «Quem ne­mo fer­ro po­tuit su­pe­ra­re nec auro» (Энний. Анна­лы, 220v). Когда сам­ни­ты, про­тив кото­рых Рим вел тогда вой­ну, хоте­ли под­ку­пить его совсем уж неслы­хан­ной сум­мой, он отве­чал, что день­ги ему не нуж­ны, так как ест он на гли­ня­ной посуде, а вла­деть пред­по­чи­та­ет не золо­том, а людь­ми, обла­даю­щи­ми золо­том.
  • Тибе­рий Корун­ка­ний, кон­сул 280 г. до н. э., извест­ный лако­нич­ным крас­но­ре­чи­ем и ост­ро­уми­ем ора­тор, воин и бес­среб­ре­ник - тоже обра­зец mo­res maio­rum.
  • Цен­зор - выс­шая маги­ст­ра­ту­ра в древ­нем Риме. Цен­зо­ры долж­ны были каж­дые 5 лет оце­ни­вать иму­ще­ство граж­дан, удо­сто­ве­рять их пра­ва на рим­ское граж­дан­ство, давать нрав­ст­вен­ную оцен­ку их жиз­ни. Цен­зо­ры состав­ля­ли спис­ки всех граж­дан по три­бам и рас­пре­де­ля­ли их по цен­ту­ри­ям; они же состав­ля­ли спис­ки сена­то­ров (сена­то­ры так и назы­ва­лись - pat­res con­scrip­ti, т. е. пат­ри­ции, вне­сен­ные в спис­ки), вычер­ки­вая оттуда недо­стой­ных по иму­ще­ст­вен­ным и мораль­ным сооб­ра­же­ни­ям. Кро­ме того, цен­зо­ры про­да­ва­ли на откуп част­ным лицам государ­ст­вен­ные нало­ги, тамо­жен­ные сбо­ры, руд­ни­ки и зем­ли. В отли­чие от про­чих маги­ст­ра­тов цен­зо­рам пре­до­став­ля­лось пра­во и даже вме­ня­лось в обя­зан­ность судить граж­дан не по зако­ну и пра­ву, а по нрав­ст­вен­ным нор­мам, что назы­ва­лось re­gi­men mo­rum, или cu­ra mo­rum. Соот­вет­ст­вен­но и изби­ра­лись в цен­зо­ры люди с обще­при­знан­ным нрав­ст­вен­ным авто­ри­те­том (по зако­ну цен­зо­ром мог быть толь­ко vir con­su­la­ris - быв­ший кон­сул). Самый извест­ный рим­ский цен­зор - рев­ни­тель mo­res maio­rum Марк Пор­ций Катон Стар­ший, или про­сто Цен­зор, борец про­тив рос­ко­ши и за рим­скую бед­ность, один из люби­мых геро­ев Сене­ки.
  • Марк Кор­не­лий Красс Дивес, т. е. «Богач», три­ум­вир, самый бога­тый чело­век в Риме I в. до н. э., обла­дав­ший состо­я­ни­ем свы­ше 200 мил­ли­о­нов сестер­ци­ев.
  • В Риме ростов­щи­че­ство запре­ща­лось зако­ном, по край­ней мере с 342 года до н. э. Зако­ны про­тив взи­ма­ния про­цен­тов посто­ян­но пере­из­да­ва­лись (види­мо, с тем же посто­ян­ст­вом они и обхо­ди­лись и нару­ша­лись). Еще суро­вее, чем уго­лов­ное пра­во, осуж­дал ростов­щи­че­ство обы­чай; с нрав­ст­вен­ной точ­ки зре­ния ростов­щик был для рим­ля­ни­на хуже вора и убий­цы.
  • Fa­ve­te lin­guis - «хра­ни­те бла­го­го­вей­ное мол­ча­ние» цита­та из Гора­ция. Оды, 3, 1, 2,
  • Систр - метал­ли­че­ская тре­щот­ка, риту­аль­ный инстру­мент жре­цов еги­пет­ской боги­ни Иси­ды, чей культ был в моде в Риме нача­ла новой эры.
  • Зда­ние Сена­та в Риме.
  • Ари­сто­фан высме­ял Сокра­та в комедии Обла­ка.
  • ПРИМЕЧАНИЯ РЕДАКЦИИ САЙТА

  • В кв. скоб­ках - нуме­ра­ция соглас­но лёбов­ско­му изда­нию 1928 г. (Прим. ред. сай­та).
  • В кни­ге - оши­боч­но § 4. (Прим. ред. сай­та).

    • Феофан Прокопович

    Слово на похвалу блаженныя и вечнодостойныя памяти Петра Великаго,

    императора и самодержца всероссийскаго, и прочая, и прочая, в день тезоименитства его проповеданное в царствующем Санктъпетербурге, в церкви Живоначалныя Троицы, святейшаго правительствующаго Синода вицепрезидентом, преосвященнейшим Феофаном, архиепископом псковским и нарвским Се день, о сынове российстии, прежде нам великую материю радости подававший, ныне же непрестающую скорбь и печаль вящше возбуждающий, день тезоименитства Петра Великаго! Прежде в сей день торжествовала Россиа, благодаря смотрению божию за дарованного себе монарха, перваго толикия славы в царех российских первому апостолу тезоименнаго и не всуе имя сие имевшаго, твердаго в вере, крепкаго в деле и как на утверждение отечества, так и на сокрушение супостат наших каменю подобнаго. Ныне же день сей, тоежде блаженство наше нам воспоминая, но уже от нас взятое, всех обще сердца наша, доселе от горести не услажденная, еще и паче огорчевает. Но что на пользу весьма побеждатися болезнию, когда так не возвратим, чего мы лишилися! Не лучше ли то нам зделать, что и Богу и Петру нашему должны мы: то есть предложить на среду славныя таланты, дела же и действия Петрова. Вем, что сих воспоминание покажет, коликая нам зделалася трата, и тако великая в нас возбудит стенания. Обаче, о слышателие, каковаго нас чудный муж сей исполнял духа, то есть крепкаго, мужественнаго и в христианской философии искуснаго, таковым духом и сие последнее послужение наше совершить ему долженствуем. Скорбим и сетуим, но не яко окамененнии; плачимся и рыдаим, но не яко отчаяннии; тужим от горести сердца, но не яко немии и чувств лишившийся. Многая одолжают нас, да не умолчим богоданных дарований, которыми нас обогатил изобильно, а весь свет довольно удивил сущий сей отец наш Петр воистинну Великий. Требует того от нас превысокое не по власти токмо, но и по силе достоинство его; требует раболепное и сыновнее благодарствие наше; требует и наипаче явленное нам чрез него великое благодеяние божие. Петрова бо дела предлагая, предложим дела божия, которая по всей селенней проповедуемая; аще мы умолчим, то якоже отъятием делателя недостойни их являемся, тако и молчанием неблагодарни Богу явимся. Того ради, исполняя по силе сие наше долженство и приступая к некоему Петровой славы повествованию (к некоему, глаголю, повествованию, неравному и недовольному, которому разве великия книги могут быть довольныя), молю и прошу христолюбие ваше не о чем обычно просят слышателей проповедники, то есть да нестужительно слышать изволите, но что напомянулося прежде, -- да мужественное, и любомудрое, и Петрову сердцу подобное возъимеете великодушие и терпение, еже бы слышащым толикая благая, которых совершитель оставил нас, в конец душою не ослабеть. Тебе во первых и наипаче касается наше сие прошение, державнейшая монархиня наша, силная силнаго наследница. Потщися одолети нестерпимую болезнь твою известным всем в женской плоти твоей мужеством, подержи терпеливне вонзенный в сердце твое терн сей и оружие, душу твою проходящее. Аще бо и прежде, сопутствуя Петру в великих и трудных походах его и всякия страхи мужественно презирая, едиными его самаго бедствии ты сокрушалася, -- то кто исповесть нынешнюю твою горесть, Петра отъятием вшедшую в тебе. Того ради, при слышании Петровых дел, славою оных услаждай сердце твое и толикое лишение крайним великодушием понеси. Аз же надеюся, что повествованием сим не токмо возбудимся к благодарению божией милости, много нам в Петре нашем благодеявшей, и Петру, много милостию божией действовавшему, но и в настоящей скорби нашей получим отраду и утешение. Не тако бо нас, о российстии сынове, не тако оставил нас отец наш, аки бы вся своя с собою унесл, но оставленным оставил нам неисчетная богатства своя и различная дарования: ово во учении и образе, ово же и в содеянных делах, великих и безчисленных. Трудность только предлежит, како бы оная обнять и представить словом, а еще кратким и малоискусным. Вижду бо пространный облак сил и дел добродетельных, и что первее, что потом, что послежде сказать, но и что воспомянуть, что же за краткость времене и оставить, недоумеваю. Посмотрим на двойственную должность и дело, первое, яко просто царя, второе, яко царя христианскаго, и каков и колик во обоих сих Петр показался, нечто, аще и несовершенно, сказать довольно будет. Чин же и порядок слова сего приимем от премудраго Иисуса Сирахова, который, похваляя Давида царя, первее воспоминает труды его человеческия, отечество пользовавшыя, потом же дела богословская, благоверию и церкви пособившая. Посмотрим же и мы первее на труды монарха нашего аки бы просто человеческия, хотя и не много в человецех подобная обретаются и кия от пользы отечеству нашему, богоданному достоянию своему, сотворил. А к сему великому делу нужда есть монарху, аще имя свое не вотще носит, нужда есть аки две некие не телесные, но умные руки -- силу, глаголю, воинскую и разум политический: едино из них к защищению, а другое к доброму управлению государства. И непристойно еще руками сия нарицаю, понеже невозможно и двема рукама двоих дел купно, а еще разстоящих и разноличных делать; лучше так сказать, что таковому человеку нужда есть быть сугубым человеком: был бы он и в деле воинском искусный и храбрый, и в деле правительском премудрый и прилежный. Много ли же таковых государей в историах обрящем? А Петр наш есть, и будет в последния веки таковая то историа, и чудная воистинну и веру превосходящая. Хощеши ли видеть его силу воинскую? С природы охотный к оружию и жаркий к огню военному, во отроческом возрасте как играл и в чем забавлялся? Водить и строить полки, созидать крепости и тыяжды доставать, и оборонять, и полевым боем сражатся -- то его забавы и потехи, то его младенческая играния. И что весьма пречудно, когда не пора еще было быть ему учеником воинским, он уже аки старый того учитель, прежднее неправильное воинство яко слабое к защищению, но токмо к разорению отечества сильное узнав, презирать и отставлять, а новую регулу вводить потщался. И если бы таковый отрок у римлян оных древних, языческим суеверием ослепленных, явился, вси бы воистинну веровали, что он от Марса рожден есть. Скоро же тогда малыя и не доволныя земныя походы показалися ему. Увиденный по случаю или паче по смотрению божию ботик оный, древо тогда презренное, ныне же преславное, толикую разжегло в пространном сем сердцы охоту к навигации, что успокоитися не могл, донележе не достигл совершеннаго воднаго безпокойства. Кто же не удивится, как скоро и коль высоко от отроческих оных забав выскочил! В потешных войнах аки бы в прямых и великих обучився, возрадовася аки исполин тещи путь, и позван от европских потентатов в конфедерацию на турка, не дожидался начинания их, устремився на лютаго онаго супостата Христова и отъятием крепких его щитов -- Кезикермена, где силою и повелением, и Азова, где лицем и действием, присутствовал. Много отъял у него высокоумнаго духа и показанным на мори Черном флотом, дотоль неслыханным, в страх и в сумнение привел его. И тако не отечества токмо своего, но всего христианства защитник показался. И туды он весь дух свой простирал. Крепкое его намерение было попрать и умертвить дракона магометова или поне изгнать его из рая восточнаго. И небезнадежное того чаяние было, аще бы ты, о добрая Европо, отстала нрава и обычая своего, то есть несогласия и рвения, и аще бы друг другу в общем всех бедствии не завидел, но споспешествовал. Но Бог дивный в судбах своих благоволив в Петре явити силу и славу российскую и мир весь удивити, пресечением тогда турской войны не отъял у него, но пременил благословение свое. Преставшей бо от Юга, востала буря от Севера, война Шведская воспланулася. О и имя страшное! Шведская война! Где в свете ни услышано, что Русь с шведами в войну вступили, согласно говорено, что России конец пришел. И как не так было прорицать? Шведская сила всей Европе была страшная, а российская едва некоею силою нарицатися могла. Что же зделалося? Оное многих о крайнем падении российском пророчество весьма ложное показалося. Но мало то. Ложное было бы оное пророчество, хотя бы мы, сразившеся с неприятелем, равным щастием и нещастием разошлися. Но то зделалося, о чем не токмо никто прорицать, но чего никто и надеятися не могл. Ибо кроме того, что не силное, и необыкшее к войне, и еще букваря, тако рещи, оружейнаго учитися начинающее воинство вступило в брань с сильными, и давно искусными, и везде единым звуком оружия своего страх и трепет носящими, еще так неравный случаи и обстоятельства и поведения обоих сторон явилися, что неприятелю мощно было наше уже своим нарицать, а нам не отчаяватися нашего трудно было. Не в одну сторону принуждены были делать експедиции, не на одном, но на многих местах вступать в действия, в Ингрии, Карелии, в Естонии, в Ливонии, в Курляндии, в Литве, в Польше, потом же и в Белой, и в Малой России, еще потом и в Молдавии (ибо война и турская, от шведской зажженная, шведским огнем и громом нарещися может), еще тогда же и в Померании, и Голштинии, и в Финляндии, и в прочиих странах. Помыслит же некто, что и противной стороне многие оные места проходить нужда была, и тако нам и им равные труды, равные и бедства, -- но весьма слеп тот, кто не видел, как то были равные: таковое то было равенство, что откуду противным получены многие корысти, оттуду нам зделалися убытки. Посмотри на Саксонию; где оным явное и действительное приятельство, тамо нам или сумнительная дружба, или известная вражда и противность. Посмотри на Польшу; и у кого получили они прибежище и защиту, от того мы терпели сильное востание. Посмотри на Порту Оттоманскую; в таковом же и в так бедственном походов многоместии каковыя действия были? Единоличныя ли, каковыя прежде России случалися? Все иное: многовидныя и разнообразныя были подвиги и баталии не с одним народом и не одних воинских регул употребляющим, не только же на земли, но и на мори. Еще же и доставать противных и самих себе оборонять в крепостех; их доставать в крепостех твердых, себе оборонять в некрепких и слабых. Так много видеть было трудностей, что в оной войне многие были войны. И как вкратце представить возможно вся бедствия? Воспомянеш некая, и кажется, что хотя много да только всего того, и се яко тучы находят другая. Каковое бо се и коликое, -- чего только я не проронил! Противный монарх в скором времени смирил и сломил двоих наших союзников и одного из них тихо сидеть понудил, а другаго с престола низринул: убыло же ему противности, а нам помощи. Но и то еще да судит кто не великим. Что же когда и внутренния российския силы начали терзатися! Бунт донский, бунт астраханский, измена Мазепина -- не внутреннее ли се терзание? Не самой ли утробы болезни? И тако до того пришло было, что во оной войне не просто уже не крепкая, но больная сущи Россиа со Швециею, паче преждняго возсилевшею, воевала. Каковаго же, -- разсудите, слышателие, -- каковаго и коликаго государя оное толь лютое время требовало? Многоочитаго воистинну и многорукаго, или паче многосоставнаго, и на многая места и дела разделять себе могущаго. Тот же то и таков был Петр наш! Петр -- сила наша, которою и по смерти его мужествуем! Петр -- слава наша, которою до скончания мира российский род хвалитися не престанет! Не доставало ли ему бодрости, трудолюбия, терпения, который толь многия, далекия, безгодныя походы поднял? Не доставало ли ему мужества и храбрости, который сам и в земных, и в морских баталиах, и в приступах, и атаках городовых присутствовал? Не доставало ли ему высокаго разума, котораго и чужие глубокосовестные мудрования и внутренняя изменническая коварства не заплели и не уловили? Но вся оная и от вне и от внутрь воставшыя бури укротил, разсыпал и прогнал Петр. И тогда победил, когда самому ему побеждену быть многие надеялися. И так немощными и изнемогшими победил сильных, как мало и сильнии немощных побеждают. И шлюся я на всех не нашего отечества, но коей ни будь нации не по страстем судящих мужей, не засвидетельствуют ли яко истинному моему сему изречению, что с так славным и страшным (какий наш был) сопротивником вступить в войну, разве по многих уже со многими народами войнах, было бы нечто не безнадежно. А Петр, кроме похода Азовскаго, по детских игралищных войнах своих, будто он уже и с спартанами, и с африканами, и с македонами довольно навоевался, вступил в сию многобедную и ужасную войну и на толикую высоту славы востекл, до которой и по многих военных искусствах не мнози добираются. И что же дивно, что он всему миру дивен стал, что и по далечайшим иноземным странам, куды прежде имя российское слухом не доходило, славятся дела его! Но мне еще всемирнаго удивления большее судится быть силе, что и главный его бывший сопротивник со временем силе и мужеству его удивился и от котораго толикия принял язвы, уже того любить начал и, всех прочих презрев, с ним единым не токмо примирится, но и в союз дружеский совокупится возжелал. Таковаго воистинну свидетельства сильнейшее в свете никогда не бывало. И слава ли только толикому воспоследствовала мужеству? И то великое приобретение, великая прибыль славы; ибо таковая слава не токмо народам честь приносит, но и, противников сокрушая страхом, лучшее подает безпечалие. Но Петровы труды многия, и кроме славы, породили плоды сладкия и нам и нашым союзникам: земель наших отнятых возвращение, новых завоеванных присовокупление, твоего, польский Августе, престола возставление, твое, короно Датская, охранение, наше паки славное благополучие, вожделенный, честный и корыстный мир, мир милующаго Бога всещедрый дар и обоих народов веселие. Наконец, до толикой славы купно и пользы возрасло российское оружие, что и далечайшыя народы протекции и защищения у нас требуют: прибегает о том бедная Ивериа, просила и просит корона Персидская, горские же и мидские варвары, единым оружия нашего зрением устрашени, одни покорилися, другие разбежалися. Видевше тако, слышателие, каков Петр наш был в деле воинском, что надлежит к заступлению и разширению государства, посмотрим еще, каков и в политическом или гражданском деле был, которую силу должен всяк государь иметь к управлению и исправлению своего отечества, а зде тот час нечто чудное и дикое нам является. Не скоро таковаго обрящем, который бы и к воинским, и к гражданским делам угодный и охотный был: иные весьма военные от политических помыслы, иные советы, иные и, почитай, противные искусства; инаго сие, инаго оное сердца, нрава и охоты требует, и едва не тако обоим сим в едином человеке трудно быть, как бы буре и тишине быть во одно время и на одном месте. Собственно же то невместимо по видимому быть имело в Петре нашем. И есть ли бы кто, не ведая, коль пространный ко всему дух его был, разсуждал только состав тела его, судил бы о нем, что к единому делу воинскому родился он: таковый его возраст, таковое зрение, таковое движение. А то вместилося в нем и сие и оное, и действовало превосходно и необычно, и еще в юношеской плоти мужеская намерения восприял. Великий бо сей монарх, просекшейся по взятии Азова войне турской, получив мирный покой, праздну быть и без дел в грех себе поставил. Похитили сердце его чужие страны, разными учении и искусствы словущые. Там ему не побывать возмнилося равне, аки бы и отнюдь не быть в мире сем; не видеть и не научится действ математических, искусств физических, правил политических и известнейшия к тому гражданския, воинския и карабельныя архитектуры, -- тех и прочих учений не перенять и аки дражайших товаров не вывесть в Россию, равне аки бы и не жить судилося ему. Жалостно было отлучитися отечества и дому, матери своей благоутробнейшей и любезнейшей фамилии отлучился. Тяжело было поднять на тело юношеское неспокойства и безгодия, еще же и бедствия дорожныя -- поднял. Трудно было перебыть завистная препятствия, ово тайная и лестная, ово же и явная, -- перебыл. Так охотно избегал от отечества ради отечества, как бы другий уходил из плена и неволи; так к трудам спешил, как бы кто к царствованию; и так весело в деле карабельном и прочиих вышеупомянутых учениях трудился, как весело никто не седит и на брачном пировании: даже получил, чего желал, даже иный от себе, даже сам от себе лучший возвратился. Что же, сам ли только лучший стал? Сам ли себе толко добр и совершенен показался? Вемы воистинну дух мужа сего, что единоличное свое и собственное добро, есть ли бы не сообщил всему отечеству своему, никогда бы в добро себе не поставил. Прямая то была глава российская, не превосходством точию власти, но и самым делом. Яко же бо глава зделанныя в себе духи живительныя по всем членам и составам роздает, тако и сей монарх, наполнен быв разными исправлении, наполнять теми же и вся чины отечества своего прилежно потщался. И мало ли тщанием своим зделал? Что не видим цветущее, а прежде сего нам и неведомое, -- не все ли то его заводы? Есть ли на самое малейшее нечто, -- честное же и нуждное, посмотрим, на чиннейшее, глаголю, одеяние, и в дружестве обхождение, на трапезы и пирования и прочия благоприятныя обычаи, -- не исповемы ли, что и сего Петр нас научил? И чим мы прежде хвалилися, того ныне стыдимся. Что же реши о арифметике, геометрии и прочих математических искусствах, которых ныне дети российстии с охотою учатся, с радостию навыкают и полученныя показуют с похвалою! Тыя прежде были ли? Не ведаю, во всем государстве был ли хотя один цирклик, а протчаго орудия и имен не слыхано; а есть ли бы где некое явилося арифметическое или геометрическое действие, то тогда волшебством нарицано. Что о архитектуре речем, каковое было и каковое ныне видим строение? Было таковое, которое насилу крайней нужде служило, насилу от воздушной противности, от дождя, ветра и мраза охранять могло, а нынешнее сверх всякаго изряднейшаго угодия красотою и велелепием светлеется. Что еще и о воинской и о корабельной архитектуре? Того у нас прежде и живописцы правильно изобразить не умели. Но тако, по единому дела Петрова исчисляя, никогда конца не дойдем. Лучшее все двема силами оглавить, которых себе от государей своих всякий народ требует: сия же суть народная польза и безпечалие. Хощем ли видеть пользу? Смотрим на правительства, Берг-коллегию, Камор-коллегию, Коммерц-коллегию, Манифактур-коллегию и Магистрат главный. Смотрим на многая заведенная от него, ово для пресечения убытков, ово и для приискания прибылей способы: на заводы минеральныя, домы монетныя, врачевския аптеки, холстяныя, шелковыя и суконныя манифактуры, на предивныя бумажныя мелницы, на разных судов купеческих строения и иная многая у нас прежде небывалыя майстерства, и для удобнейшаго с места на место сообщения корыстей сведенныя перекопами реки и покопанныя каналы, то есть реки новыя плодоносныя. Хощем ли познать разныя и многовидныя безпечалия и охранения нашего виды? Смотрим на правителство юстиции, -- сие страхом меча праведнаго от внутренних обид, напастей и прочиих злодейств защищает нас; на коллегию вотчинную, -- сия всякаго собственный оберегает пределы; а понеже внутренний за грехи наши умножился вред, домашнее неприятельство, разбой, -- есть и на него собственное гонительное воинство. А от внешняго страха, от супостатскаго нападения ограждая отечество свое, что оставил и чего к тому надлежащего не зделал многоочитый Петр? Адмиралтейским и воинским правительством устроил на мори и на земли аки защиты и адамантова забрала. И какие к тому пособия приложил? Оныя походныя, тако рещи, фортецы крепкия и страшныя, и не токмо к обороне, но и к наступательной войне угодныя; флот, глаголю, воинский, толь сильный и славный; оныя безопасныя от морской свирепости и свирепейших моря неприятелей гавани или пристанища; оныя непрестанно множащыяся артиллерии; оныя новая по рубежам регулярныя крепости. И что еще? Крепости, штурмом взятыя, того ради самаго, что сам оныя непобедимою силою сокрушить и достать могл, вменив не крепкия, тыя же без сравнения крепчайшыя поделал. Сие наипаче место, неславное прежде и в свете незнаемое, а ныне преславным сем царствующим Петрополем и толь крепкими на реке, на земле и на море фортецами утвержденное купно и украшенное, -- кто по достоинству похвалить может? Не видим ли зде и пользу и защиту российскую? Се и врата ко всякому приобретению, се и замок всякий вреды отражающий: врата на мори, когда оно везет к нам полезныя и потребныя; замок томужде морю, когда бы оно привозило на нас страхи и бедствия. Вся же та как пользованию нашему, так и охранению изобретенная, введенная, зделанная, да бы и правильно и крепко содержатся могли. И о том неусыпное было Петрове попечение: что ни обретается в уставах и законах исправнейших в Европе государств, к исправлению отечества нашего угодное, все то выбирать и собирать тщался и сам к тому многое от себя придал и доволныя регламенты и многия скрижали законныя сочинил. И да бы от судей и управителей небрегомо то или развращаемо не было, желая себе всевидящия человеческия очи иметь, уставил чин прокуроров, то есть правды сберегателей. И да бы всякое злодейство, яко в зелии ехидна, сокрытися не могло, чин фискальства определил и одолжил оное не токмо траты государственного интереса, но и персональные подданных своих обиды усматривать и объявлять, таковых наипаче бедных человек, которые суда и управы искать или ради худости своей не могут, или ради силы обидящих не смеют. Все же то утвердил и заключил высоким правительством сенатским. Сенат -- действительная рука монаршая; Сенат -- орудий орудие и правительство правительств. Коллегии прочие, яко весла и парусы, а Сенат -- кормило. Се видим безчисленная приобретения и пользы, се благонадежныя защиты наша. И все ли то видим, все ли словом заключить можем, чем нас изобилно ублажил и благополучных и славных сотворил Петр Великий! Удивлятся токмо возможно, а выговорить весьма неудобно. Да еще дивная в дивных и чюдная в чюдных показал, так что довольно и удивлятся не можем. Ибо есть ли бы едиными воинскими токмо делами или едиными токмо исправлении политическими так пользовал Россию, и то было бы дивно. Было бы дивно, есть ли бы одно один, а другое другий государь зделал: как римляне первых своих двоих царей, Ромула и Нуму, похваляют, что он войною, а сей миром укрепил отечество; или как и в священной истории Давид оружием, а Соломон политикою блаженство Исраилю сотворил. А у нас и се и другое, да еще в безчисленных и различных обстоятелствах, совершил един Петр. Нам и Ромул, и Нума, и Давид, и Соломон -- един Петр. Се не мы только говорим, говорят со удивлением вси иностранные народы; как то в прошлом 1722 году великий посол польский, именем государя своего и всея републики, в приветствии своем пред фроном и лицем императорскаго величества публично исповедал. И сия о воинских и гражданских делах, хотя неравная словом предложения, показуют довольно, каков и коликий государь был дивный наш Петр. Но когда речь есть о государе христианском, невозможно не вопросить, каков он был и в делах, к другому оному вечному и безконечному житию надлежащих, ибо хотя непосредственное звание сие есть чина пастырскаго, однакож высочайшее сего смотрение положил Бог на предержащих властех. И яко не должни царие воинствовати, разве или за нужду, или за охоту свою, а да бы порядочно действовало воинство, -- смотреть должни, и яко упражнятся купечеством не царское дело, а да бы обманства в куплех не было, -- наблюдать дело царское есть. И тожде разуметь о учениях философских, и о разных майстерствах, и о земледелии, и о всей прочей економии. Тако хотя проповедию слова утверждать благочестие на царех не лежит долг, однакож долг их есть, и великий, о том пещися, да бы и было, и прямое было учение христианское, и церкви христовой правление. Много о сем учит нас священное писание, наипаче же в царских историях, где в повествовании жития царей иных за доброе церкви управление похваляет, а других за нерадение или развращение правоверия обличает. И по таковаго царскаго долженства исполнению Константин Великий нарицается у Евсевиа Кесарийскаго превосходительне "епископ". Петр же наш приснопамятный остался ли и в сей славе от лучших исраильских и христианских владетелей? Мнится, что нельзя и некогда ему было иметь попечение о церкви, когда весь занят был походами и действии военными, и строением флота и крепостей, и иными безчисленными делами. Но яко во всем прочем, тако и в сем дивнаго его показал Бог: во всем отъятом ему чрез многоделия времени нашел он время пещися и промышлять и о исправлении церковном. И коликое о том было в нем желание, некиими прикладами дел его покажем. Ведал он, какова темность и слепота лжебратии нашея раскольников. Безприкладное воистинну безумие, весьма же душевное и пагубное! А коликое беднаго народа множество от оных лжеучителей прельщаемо погибает! И по отеческому своему сердоболию не оставил ни единаго способа, чем бы тьму оную прогнать и помраченных просветить: велел писать увещевания, и проповедьми наставлять, и обещанием милости, и некиим утеснением, то есть десными и шуими от заблуждения отводить, и на мирный разговор призывать. И не безплодное попечение его явилося: многия тысящы обращенных на письме имеем, а упрямии и жестоковыйнии горшаго себе осуждения яко безъответнии ожидают. Ведал он, коликое зло суеверие, которое, когда далече от Бога отводит, мнится к Богу приводит и душепагубное наносит безопасство; в прочиих бо грехах ведает себе человек грешна быти, а в суеверии мнится службу приносити Богу и, тако погибая, мыслит о себе, что спасается, и, завязавши очи себе, безпечально приближается к стремнине адской. Сие ведая и разсуждая, Петр возбуждал аки от сна чин пастырский, да бы суетная предания исторгали, в обрядах вещественных силе спасительной не быть показовали, боготворить иконы запрещали и учили бы народ духом и истинною покланятися Богу и хранением заповедей угождати ему. Ведал он, каковый вред происходит от лицемерия. Лицемеры бо, святыню себе притворяюще, прямые суть безбожники и точию чрево свое имеют в Бога, простый же народ к своему скверноприбыточеству уловляюще, непрестанными вымыслами помрачают свет евангельский и люди от любве божия и ближняго отводят, -- неба купно и земли, церкви и отечества злейшыя враги. И от сея сладкия отравы всякими образы подданных своих оберегать тщался: притворная чюдеса, сновидения, беснования искоренял, лестцов колтунами, железами и рубищами, и лукавым смирением, и воздержанием к виду святости, позлащающих себе, познавать учил и ловить и истязовать приказовал. И так треклятаго сего фарисейства ненавидел, что противное тому простосердечие, аки бы всего протчаго лучшее (как и воистинну есть), в крайней любви содержал. И вечной памяти имеем мы наставление его. Бывшей бо в Синоде конференции о кандидатах на архиерейския степени, сие премудрейшее изрекл слово: "Понеже, -- рече, -- трудно у нас изыскать к таковому делу совершенно угоднаго, то который явится не лукав, не коварен, не лицемер, но простосердечный, тот буди нам и угодный и достойный". И воистинну слово силное: ибо простосердечный христианин духом божиим водим есть и потому и без многокнижнаго учения к своему и к братнему исправлению умудрится. Ведал же еще Петр, и с великою горестию сердца своего видел, коликое в народе российском умножилося было безсовестие -- от исповедания грехов и от причастия вечери господней весьма удалятся. О крайняго бедствия! Удалятся от того, что едино есть нам жизни вечныя виновное! Сие едино услаждает нас в печалех грехопадения нашего, сие поддержит нас, да не во отчаяние впадем, сие от громов гнева и суда божия покрывает нас. Что же и о сем устроил Петр, всем известно. А всего того, о чем помянулося, к пособию что могл знать, или от слуха и совета, или от своего разсуждения, ни чего не упустил. И сюды надлежат повеленныя им заводы школ, сочинения книжиц богословских, древних учителей и историков церковных переводы и перевода священнаго писания исправления; сюды смотрили и старинныя артикулы монашеские возобновленныя, и правила священства и всего церковнаго клира, и, да бы в семени и корени начиналось добро, поданое отроком веры прямой и заповедей божиих учение. И да бы все то происходило, возрастало и утверждалося уставлен духовный правительствующий Синод. И се, о слышателие, в Петре нашем, в котором мы первее видели великаго богатыря, по том же мудраго владетеля, видим уже и апостола. Таковаго его царя, и царя христианскаго, показал Бог! Но о благоутробнейшаго отца и бодрейшаго монарха нашего! Устроив нам и утвердив вся благая, к временной и вечной жизни полезная и нуждная, ведая же, что все то на нем, яко на главном основании стоит, помышляя же всегда, чего мнози вовсе забывают, что хотя и по составу тела и по силе державнаго достоинства своего крепок и тверд ость, однакож по перстному естеству, нетление в первом прародители погубившему, смертен есть человек, -- возъимел прилежное попечение, как бы все от него устроенное не токмо при нем, но и по нем цело пребывало, и его бы самаго долговременней превзошло, и, тако утвердившеся, нерушимо происходило бы во многие веки. И се то прямое царское и отеческое попечение. И не тако пекущийся, которые то только наблюдают, да бы добро было в отечестве при животе их, весьма не радея, что будет по смерти их, не токмо не царски и не отечески, но ниже економски делают и подобии суть путником, шалаши или хижины строящым, которыя да бы целы были и по отшествии их, нет им и помысла. Что же Петр Великий к долговремению устроенных нам благ наших примыслил? Примыслил и зделал то, на чем ныне видим и вся наша и нас самых утверждаемых. Положил другое себе подобное основание, подал нам другаго себе, высокодержавную наследницу, всепресветлейшую августу нашу Екатерину. Ея благонравие долголетным сожительством искусив, ея любомудрие и великодушие в веселых и печалных, в щастливых и бедственных случаях довольне познав, яко же прежде судил быть достойную ложа своего, тако потом и достойную престола своего показал и не просто для чести, как в иных государствах делается, диадимою империи своея венчал ю, но да бы по нем и на малое время не был празден престол его, и смерть бы его не нанесла смущения, и крови, и многих в народе смертей, как прежде бывало, но и умершу ему, аки бы живу сущу, мир и тишина и дел его крепкое состояние пребывало. И такое свое о коронации супруги своея намерение, в прошлом 1722 году, готовяся в поход Персидский, объявил нам. Как то и сталося по намерению его и по желанию его деется неизреченным к нам милосердием Бога нашего, яко в Петре благословившаго нас, тако и в Екатерине благославящаго. И тако Петр, оставляя нас, не токмо оставил нам неисчетная богатства своя, что уже довольно показали мы, но, и оставляя нас, не оставил нас. Сия же вся от нас предложенная прочиим, издалече его видевшым или только слышавшым, паче меры удивительна покажутся, а нам всем, которые изблизка знали его во всем действующа и пекущася, обхождением же и беседами услаждалися, мню, яко сие о нем слово наше не токмо не дивное, но и не довольное и скудное является. Весте бо, каковая живость памяти, острота ума, сила разсуждения была; как ему не мешало безчисленное преждних случаев множество, что когда не деялось, к делу настоящему воспомянуть; как скоро и чисто и довольно на трудныя предложения и вопросы ответствовал; как ясныя и полезныя на темныя и сумнительныя доклады подавал резолюцию. И понеже в мире сем коварном много утайкою и лестию деется, не токмо между чуждыми себе, но и между своими и домашними, -- весте, како он тайно строимая постизал догадами, и что быть хощет и куды выдет аки бы пророчески доходил и опасством своим благовремение предварял, и како, где подобало, знание свое покрывал, что политичестии учители диссимуляцию нарицают и в первых царствования полагают регулах. Дивно всякому было легко разсуждающему, где он и от кого тако умудрен был, понеже ни в какой школе, ни в какой академии не учился. Но академии были ему грады и страны, републики и монархии и домы царские, в которых гостем бывал; учители были ему, хотя и сами про то не ведали, и к нему приходящий послы, и гости, и его угощающий потентаты, и управители. Где ни быть, с кем ни побеседовать случилося ему, то едино смотрел, да бы оное соприсутствие не праздно было, да бы не отъити и не разойтися без некия пользы, без никоего учения. Много же еще ко всему пособило ему, что, изучився некиих европских языков, в исторических и учительских книгах частым чтением утдражднялся. И от таковых то учений происходило, что разговоры его о коем либо деле изобильные, хотя не многоречивые, были, и о чем ни произошло слово, тот час слышать было от него разсуждения тонкая, и доводы сильныя, и между тем повести, притчи, подобия с услаждением купно и удивлением всех присутствующих. Но и в разговорах богословских и других слышать и сам не молчать не токмо, как прочий обыкли, не стыдился, но и с охотою тщался, и многих в сумнительстве совести наставлял, от суеверия отводил, к познанию истинны приводил, что не токмо с честными делал, но и с простыми и худыми, наипаче же когда случилося с раскольниками. И готовое ему на то аки всеоружие было: изученные от священных писаний догматы, наипаче Павлова послания, которыя твердо себе в памяти закрепил. И таковая Петрова дарования нам, добре ведущым и из близкаго и частаго сообществования видевшым, не дивна, но разве недостаточная есть, яко же помянулося, вся вышереченная повесть о воинских, гражданских и церковных делах и попечениях его. Коликому убо риторству и красноречию быти подобает, которое толь многия и толь честныя силы, добродетели, деяния и дела по достоянию бы их украсить и возвеличить возмогло? И по единому из оных всякое требует к похвалению своему сильнаго витийскаго искусства. Наше же сие слово, которым хотя не вся, однакож многая Петрова величия предлагать силимся, како оныя украсить может, которых скорым и простым исчислением, и то не вся именуя обстоятельства, с трудностию перебежать возмогает? Но к чему зде утвари и цветы риторские? Толикая добродетель не требует внешних украшений, сама собою честна и красна, сама себе преузорочная доброта и лице благообразнейшее. А есть ли бы и отвне убор некий потребен был, и того не в наших скудных сокровищах искать, но давно уже уготован есть всемирныя славы богатством. Слава всемирная есть достойная Петрова проповедница. То ему к вечному имени своему довольно, что в иноземных всех странах с великими похвалами возносим есть и без удивления не воспоминается. Где не скажут, что доселе Россиа толикаго государя не имела? Где не засвидетельствуют, что от него перваго и единаго тако славный везде и великоименитый показался народ российский? Но и собственные того имеем свидетельства в печатных в Липске латинских ведомостях, где извествуют о кончине Петра нашего, нарицают его безсмертия достойнейшим. Вышла же недавно книжица о житии его, образом разговора. И тамо, в начале, показует автор, что Петр превзошел Ксеркса, Александра Великаго, Иулиа Кесаря. И некто от политических французских писателей Петра российскаго не мало выше кладет от своего государя славного онаго Великаго Лудовика. И тожде слово согласием своим утверждает другий, который о неудобности нашего с римлянами соединения пишет. И как не так! Вси бо оные и прочий монархи застали во отечестве своем всякая учения и майстерства, воинство доброе и искусных военачальников и градоначальников. Петр же все тое делать и вновь заводить принужден был, купно же теми и действовать и совершить толикая возмогл. Но то еще похвалы хотя от иноземных человек, да приватных и единоличных, которых и без числа собрать бы мощно, а се тожде и всенародными голосами проповедуется. Что сказал о славе его великий посол польский, уже прежде от нас помянулося. Воспомяните же и что говорил персидский посол, который между иными похвалами славу дел его, всюду проходящую, уподобил солнцу, мир весь озаряющему. И когда прошением нашим убедили мы его принять звание Великаго и императора (каков и прежде был и от всех нарицался), везде сие похвалено и утверждено. Что же и по смерти его от разных дворов и сожалетельных к ея величеству посланиях написано и какими похвалами от всех монархов наш возвеличен, сие предлагать не достанет времене. Возлетел же ты на самый верх славы, великоименитый муже! Ни для чего нам пещися о похвалах, о прославлении твоем. Не имел ли ты нужды завидеть кому, как другие другим завидели величающаго стихотворца, и память хранящих статуй, и тропеов! Дивная дела твоя суть твоя тропеи. Россиа вся есть статуа твоя, изрядным майстерством от тебе переделанная, что и в твоей емблеме неложно изобразуется; мир же весь есть и стихотворец, и проповедник славы твоея. И когда всемирныя о тебе песни и проповеди умолкнут? Ибо есть ли славятся, кто и где первый вымыслил фалангу, то есть образ некий собственнаго строя и действия воинскаго, и кто таковое изобрел оружие или выдумал стратагемму, и кто сего или онаго града создатель, -- о тебе, который (генерально сказать) весьма вся нам подал, и не город, но всю Россию, каковая уже есть, зделал и создал, когда и где умолкнут многовещанныя повести? Имеем ли еще, о россиане, и вышшее, ибо высочайшее о Петре нашем свидетелство. Довольно о нем засвидетельствовал Бог, сый свидетель на небеси верен, который чудесным смотрением во многих бедствиях сохранял его, во оных трудных крепостей аттаках, во флотовых на мори сражениях, на баталии под Лесным, где изнемог и, оледенев, принужден был почить на неизвестном месте, не ведая стана своего; на баталии Полтавской, где так далече смерть от него была, как далече шляпа от головы; Прутовой акции, то есть в самых смерти челюстях. Свидетельствовал о нем Бог, когда покрыл его от предстоящих и соседящих ему неоднократно изменников, от связавшихся на живот его сковников, от возъярившихся бунтовщиков. Всего же дивнейшее было божие к нему призрение, еще отрока его суща и к толикой славе намеряемаго, от бесноватой стрелцов лютости сохранившее тогда, когда оные звери царских служителей и сродников не из дому токмо, но и из рук его на убиение похищали. О времене ужаснаго! Далече ли было злодейство оное от самаго крайняго дерзновения? Засвидетельствовал же наконец Бог о нем и в блаженной кончине его, сильно действующею благодатию своею присутствовал и даровав ему толикое благочестия чювство, прямое покаяние, живую и твердую веру, что аки бы ощущаемая была десница вышняго. Чудное было видение и дивный позор, слезящих многих, кто присутствовал, о надходящей кончине его, понудил слезить и от умиления. Ибо когда от духовных укрепляющих его воспоминание спасительной нам смерти сына божия услышал, аки бы забыв нестерпимое свое внутреннее терзание, веселым лицем, аще и осохшим языком, неоднократно воскликнул: "Сие, -- рече, -- едино утоляет жажду мою, сие едино услаждает мене", -- перенося ум свой от вещественнаго, которым уста промачивал, пития, до духовной оной и спасителной прохлады. Утверждаемый паки в вере, очи и руки, елико могл, поднимая в гору, "верую, -- рече, -- Господи, и уповаю. Верую, Господи, помози моему неверию". Когда же и речь весьма оскудела, и тогда на частыя предложения о суете мира сего, о милосердии божий и о вечном на небеси царствовании, и воставать, и руку в гору подымать, и крестное знамение изображать силился, и к радости лицо устроевал, и весьма в болезни торжествовал, яко несумнительный вечных благ наследник. Сия же вся действовал многострадальный монарх чрез все время смертнаго подвига своего, который до пятинадесяти часов продолжился. И хотя в шестый еще день страдания своего, по исповеди грехов своих, тела и крови господней причастился, но и в подвизе оном, вопрошен, аще паки желает вечери Христовой, поднятою рукою желание свое показав, паки сподоблен есть. Толикая же, о слышателие, божия благостыни, к отцу нашему и в жизни и в кончине его явленная, показуют, что он и всемирных оных похвал себе не требует. Похвалы его суть наши похвалы; он же небесной со Христом славы достиг, вся земная ни во что ставит, и нам хвалить и славить его понуждающымся, мнит ми ся, сими или сим подобными ответствует словесы. "Как плакатися о мне, так и прославлять мене, сынове мои, мало есть на потребу. Избегл я многомятежнаго и многобеднаго жилища, аще, по мнению вашему, и вельми щастливаго, и сие не плача, но радости достойно есть. Получил я неувядаемый венец от всещедраго человеколюбца, милостивне мене за кровь сына своего, в наследие свое приемшаго, и сие всякия земныя ваша славы без сравнения превосходит и к тому непотребныя показует. И аще кая польза в приобретенной от мене на земли славе есть, -- ваша есть. И аще оную целу сохранить желаете, сохраните дела моя, не забудите наставления моего, наипаче же нелицемерною любовию и верностию послужите любезнейшей наследнице моей, поданной от Бога чрез мене самодержице, и тоежде имейте усердие ко всей крови моей дражайшей. Прочее, тако живите на земли, да не лишитеся небесной жизни; тако тецыте на подвизе житейском, да всеблаженнаго моста сего достигнете". Положим убо слова конец, положим купне и слез умерение. Яко славословить его по достоянию неудобно, тако и плакатися о отъятии его довольно не можем, аще бы и дана была главе нашей вода и очима нашима источник слез, чего желал плачевный пророк. Но хотя, похваляя Петра, и не достигнем словом славы его, однакож от сыновняго долженства нечто выплатим. А без меры сетуя и рыдая, зделаем и обиду добродетели его, и на славу его не мало погрешим, ибо тако покажем, будто лишением его всех благ лишилися мы, как плакатися подобает по умершем великих надежд отроке, с которым вся от него чаянная умирают. Петр лее наш, премногая благая совершив нам и самих нас лучших нам сотворив, хотя и слезить нас понуждает отшествием своим, но и радоватися повелевает безчисленными и с ним не умершими благодеянии своими. Благодушествуй же и ты, державнейшая государыня наша, матерь всероссийская, всего великодушия, всего любомудрия твоего употреби, еще бы утолить и победить тебе скорбь толикую! Молит тебе о сем отечество, да не умножиши печали общей, но якоже владением веселиши, тако и отрадою твоею всех обрадуеши. Ищет сего и просит у тебе кровь, и племя, и сродство твое, вся высокая фамилиа, да не от них возъимееши вину утешения, и их цвету увядать не попустиши. Требует сего от тебе Петр, да не ослабелою рукою держиши скипетр его, и как содеянная им утвердить, так и подобная делать возможеши. Но тожде и сам Бог повелевает тебе, да не жалостная сия тьма помрачит в тебе милость его. Отвержеся утешитися душа твоя, помяни Бога и возвеселися. Он тебе дивными судьбами избрал, Петру сочетал и на толикую высоту возвел, он и утвердит, и безбедну сотворит тебе. Уповай на его, на него же единаго уповал Петр. И который сохранил Петра во всех путех его, сохранит и тебе. О буди, Господи, милость твоя на нас, якоже уповахом на тя! Сей глас присно к тебе возносил Петр наш, сей и мы от глубины сердца воздвизаем. И не престани миловать помазанницу твою, нашу самодержицу, и горесть ея на сладость претвори, и укрепи державу ея, и при ней все отечество наше, миром, безмятежием, изобилием плодов земных и всяких благ исполнением благослови. Аминь.

    23 февраля в России отмечают День защитника Отечества. До 1992 года праздник назывался Днем Советской Армии и Военно-Морского Флота и связывался с появлением в 1918 году рабоче-крестьянской Красной Армии. Новое название праздника подразумевает неразрывную связь современной российской армии и всех ее предшественниц. А создателем первой регулярной армии в нашей стране традиционно считают Петра I , хотя он сам, отмечая заслуги своего отца, Алексея Михайловича, писал в Уставе Воинском 1716 года: «Понеже всем есть известно, коим образом Отец Наш, блаженной и вечнодостойной памяти, в 1647 году начал регулярное войско употреблять...»

    Конечно, регулярная армия не могла возникнуть внезапно, по мановению руки Петра. Она зарождалась еще в допетровское время...

    Старомосковское войско и полки «нового строя»

    На рубеже XVI-XVII веков в военном деле стран Западной Европы произошли революционные изменения: начался переход к линейной тактике, основанной на массированном применении огнестрельного оружия. Линейная тактика требовала от воина не только умения пользоваться огнестрельным оружием, которое заметно усовершенствовалось, но и действовать в строю, быть частью коллективной военной машины. На смену феодальной сословной армии приходят регулярные наемные армии, единообразно вооруженные, дисциплинированные и обученные новым способам ведения боя.

    Для Московского государства после Смуты 1598-1613 годов создание вооруженных сил, отвечающих современному уровню развития военного дела, было вопросом выживания.

    Поместная конница. Гравюра из книги «Записки о Московии» Сигизмунда Герберштейна (1486-1566), где это войско описано так: «Лошади у них маленькие, холощеные, не подкованы, узда самая легкая; затем седла приспособлены у них с таким расчетом, что всадники могут безо всякого труда поворачиваться во все стороны и натягивать лук... к шпорам прибегают весьма немногие, а большинство пользуется плеткой, которая висит на мизинце правой руки, так что они могут всегда схватить ее, когда нужно, и пустить в ход, а если дело опять дойдет до оружия, то они оставляют плетку, и она висит по-прежнему. Обыкновенное оружие их составляют: лук, стрелы, топор и палка, наподобие булавы, которая по-русски называется кистень. Саблю употребляют более знатные и более богатые. Продолговатые кинжалы, висящие наподобие ножей, спрятаны у них в ножнах...»

    Основу русского войска к XVII веку составляли поместная конница и стрелецкие полки.

    Служившие в поместной коннице дворяне и «дети боярские» получали от царя земельный надел при условии несения военной службы. Их служба была пожизненной и наследственной. Помещики должны были являться на службу «конно, людно и оружно», то есть самостоятельно снаряжаться и приводить с собой определенное количество вооруженных всадников. Поместная конница не была постоянным войском. Она собиралась на периодические смотры, а также призывалась для участия в военных походах.

    В XVII веке происходило закрепление поместий за их владельцами, что лишало помещиков стимула к службе. Они неохотно покидали свои поместья, и несмотря на строгие меры, принимавшиеся правительством, было много уклонившихся («нетчиков»).

    В отличие от поместной конницы стрельцы были «непременным» (постоянным) войском. Их служба также была пожизненной и наследственной. Стрельцы жили в городах в особых слободах со своими семьями, несли караульно-полицейскую службу, а в свободное от службы время занимались промыслами и торговлей. Они тоже погрузились в дела своих хозяйств и как войско были уже малопригодны к дальним походам.

    Московские стрельцы, будучи организованной вооруженной силой, сделались орудием городских восстаний и дворцовых переворотов, подобно преторианцам или янычарам. Наибольший размах имели стрелецкие бунты 1682 года («Хованщина») и 1698 года.

    В 1630 году правительство царя Михаила Федоровича, готовясь к войне с Речью Посполитой за возвращение утраченных во время Смуты смоленских и новгород-северских земель, приступило к формированию полков «нового», или «иноземного, строя», вооруженных и обучаемых на западный манер.

    К началу Смоленской войны 1632-1634 годов было сформировано шесть солдатских и один рейтарский полк. Тогда же в русском войске впервые появились гусары по образцу элитной кавалерии Речи Посполитой.

    В полки нового строя вначале записывали беспоместных «детей боярских», затем стали набирать «вольных охочих людей» (с 1659 года перешли к принудительному набору «даточных людей» из крестьян и посадских). Их обучением занимались иностранные военные инструкторы.

    По приказу царя Алексея Михайловича в 1647 году был издан первый печатный устав «Учение и хитрость ратного строения пехотных людей» , переведенный с немецкого.

    В 1648-1654 годах создается настоящая армия нового строя, которую красочно описал русский посол в Венеции Иван Иванович Чемоданов в 1656 году в беседе с герцогом Козимо Медичи (Cosimo III de" Medici , 1642-1723): «У Великого государя нашего, у Его Царскаго Величества, против Его Государских недругов рать сбирается многая и несчетная, и строенье многое, различными ученьи и строеньем: перво, устроены многие тысячи копейных рот, гусарскаго строю; а иныя многия тысячи устроены конныя с огненным боем, рейтарскаго строю; а иныя многияж тысячи устроены драгунским строем, с большими мушкеты; а иныя многие тысячи устроены солдатским строем…»

    Во многом благодаря этой новой армии удалось присоединить Смоленскую и Северскую земли и Левобережную Украину с Киевом. Но, как выразился Василий Осипович Ключевский , «рать вконец заедала казну» . Правительство вынуждено было сократить военные расходы, что больнее всего ударило по полкам нового строя. К началу петровских преобразований лишь два выборных московских полка (Лефортовский и Бутырский) заслуживали названия регулярных частей.

    Несмотря на внушительную численность русского войска, лишь небольшая часть его была способна к активным боевым действиям.

    В целом русской армии не хватало выучки и дисциплины. Тыл и снабжение были плохо организованы. Не хватало отечественных командирских кадров, поэтому приходилось привлекать иностранных инструкторов. Армия зависела от закупок вооружения за границей. Большая часть войска собиралась по мере надобности и распускалась по домам после окончания боевых действий.

    Подобная армия не могла решить стоявших перед Россией внешнеполитических задач (выход к Балтийскому и Черному морям), а слабость перед лицом вышколенных и закаленных в боях европейских армий грозила в будущем утратой национальной независимости. Не зря Виссарион Григорьевич Белинский в 1841 году отмечал, что «Петр явился вовремя: опоздай он на четверть века, и тогда — спасай или спасайся, кто может!..»

    Франц Лефорт. Репродукция с сайта FLOT.com

    От «потешных» к регулярной армии

    В 1684 году для военных забав 11-летнего царевича Петра были собраны около 50 дворянских юношей, получивших название «потешных». Постепенно игры приобретали все более серьезный характер, а количество «потешных» росло. В 1691 году «потешные» войска получили правильную организацию и разделились на два полка: Преображенский и Семеновский. За образец при их формировании Петр взял московские выборные полки солдатского строя — Лефортовский и Бутырский, командиры которых Франц Лефорт (1656-1699) и Петр Гордон (1635-1699) непосредственно участвовали в обучении петровских «потешных».

    Азовские походы 1695 и 1696 годов, несмотря на конечный успех, выявили недостаточную выучку русского войска. Стрелецкий бунт 1698 года показал ненадежность старых формирований и окончательно убедил Петра в необходимости коренной реорганизации всей русской армии.

    В ходе заграничного путешествия 1697-1698 годов в составе «Великого посольства» Петр I ознакомился с основами военного искусства стран Западной Европы . Вернувшись в Россию, он начал решительно действовать.

    8 ноября 1699 года был издан указ Петра I «О приеме в службу в солдаты всяких вольных людей». В соответствии с этим указом было сформировано 27 пехотных и 2 драгунских полка.

    Создавая новую армию, Петр отказался от прежней военной структуры. «До ума» были доведены лишь два выборных московских полка и один стрелецкий полк Суханова. 28 000 человек из старых солдатских полков влились во вновь созданные полки. Остальные части переводились в гарнизонную службу, в тягло, использовались на земляных работах. В 1713 году был распущен последний стрелецкий полк.

    Северная война (1700-1721) стала суровой школой для русской армии. Наспех сформированное 35-тысячное русское войско было разбито под Нарвой 30 (19 по старому стилю) ноября 1700 года, но поражение только укрепило волю царя к проведению реформ.

    Необходимость постоянного пополнения армии в связи с задачами труднейшей Северной войны и высокими людскими потерями заставила Петра изменить порядок комплектования армии.

    К началу XVIII века большинство европейских армий были наемными. Единственной страной, где национальная кадровая армия комплектовалась на основе поземельной воинской повинности (индельты), была Швеция .

    Петр не мог позволить себе иметь профессиональную армию из наемников — не хватало ни денег, ни свободных людей. Ему ничего не оставалось, как перейти к массовому принудительному набору в армию. Вместо прежнего огромного и рыхлого, набиравшегося время от времени войска Петр I создал кадровую регулярную армию. Профессионализм в ней достигался в результате принудительной пожизненной службы солдат и офицеров.

    Обязательная пожизненная служба дворян была закреплена Указом 1701 года: «...все служилые люди с земель службу служат, а даром землями никто не владеет». В том же году была введена рекрутская повинность для податных сословий. С каждых двадцати дворов (с 1724 года — с определенного числа душ) должен был выставляться солдат на пожизненную службу. В рекруты брали годных к военной службе мужчин в возрасте от 15 до 35 лет.

    Рекрут уходил в армию, как в могилу. В отличие от временных военных сборов или кампаний XVII века его отрывали от семьи и хозяйства навечно. Только смерть, дряхлость или увечье могли избавить от солдатской лямки.

    Новобранцев в армию отправляли, как будто они были опасными преступниками, в оковах и колодках. Чиновник Военной коллегии писал : «Когда в губерниях рекрутов сберут, то сначала из домов их ведут скованных и, приведши в города, держат в великой тесноте, по тюрьмам и острогам не мало время и, таким образом еще на месте изнурив, отправят, не рассуждая по числу людей и далекости пути... при недостаточном пропитании, к тому же поведут, упустив удобное время, жестокою распутицей, отчего в дороге приключаются многие болезни и помирают безвременно, а всего хуже, что многие и без покаяния...»

    С 1712 года для предотвращения побегов было введено клеймение рекрутов. На кисти левой руки делалась наколка в виде креста. Раскольники называли ее «печатью антихриста».

    Основой регулярной армии Петр считал беспрекословное повиновение приказам и распоряжениям начальников. Дисциплина в петровском войске поддерживалась системой жесточайших наказаний для «ослушников». Более ста видов преступных деяний влекли смертную казнь, которая исполнялась «застрелением, мечом, виселицею, колесом, четвертованием и огнем».

    Петр понимал, что одной палочной дисциплины для поддержания «высокого духа воинского» недостаточно, и обращался к другим стимулам: честолюбию, чувству долга, патриотизму. Той же цели служили награды и поощрения. Петр ввел коллективные награждения полков медалями (офицерские медали были золотыми, солдатские и урядничьи — серебряными), ордена для высшего командного состава.

    Набор в армию крепостных крестьян освобождал их от крепостной зависимости. Они приобретали более высокий социальный статус, теоретически получая возможность заслужить дворянство, дававшееся при получении первого офицерского чина. Нехватка офицерских кадров заставила Петра I производить в офицеры наиболее отличившихся солдат.

    Офицеры получили преимущество перед любыми другими дворянами. Указ 1712 года требовал от каждого дворянина «какой бы фамилии ни был, почесть и первое место давать обер-офицеру».

    Рекрутская система позволила России создать армию не менее профессиональную, чем наемные армии, господствовавшие в Европе, но значительно более дешевую и многочисленную. К 1708 году в петровской армии было уже 52 пехотных (в том числе 5 гренадерских) и 33 драгунских полков. В отличие от прежнего войска новые петровские полки постоянно находились в боеготовности.

    Ядром армии были гвардейские полки — Преображенский и Семеновский. Русская гвардия стала боевой школой офицерского корпуса. Указом 1714 года было запрещено производить в офицеры дворян, которые не служили солдатами в гвардии.

    Сам Петр, по его собственным словам, «зачал служить с первого Азовского похода бомбардиром» , постигая с азов военную науку.

    Ученьем и трудом, кровью и потом создавалась регулярная русская армия. Австрийский дипломат Оттон-Антон Плейер в 1710 году удивлялся , «до какого совершенства дошли солдаты в военных упражнениях, в каком они порядке и послушании приказам начальства и как смело ведут себя в деле», замечая, что «в России, однако ж, мало думают о сохранении солдата, так как плохое устройство и присмотр за необходимыми магазинами почти единственный, впрочем главный недостаток, от которого войско чуть не с каждым годом расстраивается больше, чем от самых жарких сражений…».

    Хотя первые регулярные воинские части появились в России еще до Петра I, им была создана регулярная армия со всеми ее составляющими: централизованным управлением и снабжением, единообразной структурой, вооружением и униформой, штабами, уставами, военно-учебными заведениями.

    Новая регулярная армия предполагала развитие военной промышленности, а также реформу всей финансово-административной системы. Военная реформа «потянула» за собой реформы во всех сферах государственной жизни. Так прежнее Московское царство, по словам Николая Языкова , «железной волею Петра» превращалось в могущественную Российскую империю.

    Новости партнёров

    Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые!?

    Напомню: эти известные практически всем две строки написал Федор Иванович Тютчев. Начало и тто следует дальше, уверен, немногие помнят – не помнил до недавнего времени и я. Привожу для ясности весь короткий стих:
    ЦИЦЕРОН
    Оратор римский говорил
    Средь бурь гражданских и тревоги:
    "Я поздно встал - и на дороге
    Застигнут ночью Рима был!"
    Так!.. Но, прощаясь с римской славой,
    С Капитолийской высоты

    Во всем величье видел ты
    Закат звезды ее кровавый!..

    Блажен, кто посетил сей мир
    В его минуты роковые!
    Его призвали всеблагие
    Как собеседника на пир.
    Он их высоких зрелищ зритель,
    Он в их совет допущен был -
    И заживо, как небожитель,
    Из чаши их бессмертье пил!
    <1829>, начало 1830-х годов

    Теперь с утверждением Федора Ивановича все ясно. Аргументацию «блаженства» он привел вполне правдоподобную. Есть здесь, правда, один скрытый момент: в русском языке слово «блаженный» имеет еще один смысл. Сошедший с ума, юродивый и т.п. Это неявное противоречие из области языковой диалектики оставим на потом.

    А вот что делать с прямо противоположным выражением, ставшим афоризмом, который тоже знают многие: древнекитайским проклятием «чтоб вам жить в эпоху перемен».

    Очевидно, они, по сути, противоречат друг другу. И ни одно из них нельзя списать в расход – оба подтверждены нелегкой человеческой историей. Что ж, давайте разбираться…
    Начнем с Тютчева. Как поэт он известен многим, сложено много романсов на его слова. Но он еще и один их выдающихся русских мыслителей эпохи Пушкина. Об этом говорят многие его стихи: необычайная глубина философского постижения сущности явлений. Правда, в этом качестве он, насколько мне известно, славянским научным сообществом не признан. О западном вообще молчу.

    Вернусь к самому началу: зачем вообще эта статья? Не только для установления истины в философском споре, кто же прав - это может быть важно для науки. Не менее важно, с чисто «психотерапевтическими» целями. (Хотя, судя по откликам читателей на мои???? работы, некоторые заявляют, что не уполномочили меня на оказание, как я ее называю, консультативно-информационной помощи лично им. Ну да ладно, не собираюсь быть насильно милым, и сторонников себе не вербую. Кому нужно – предложенную помощь примет. Или же: было бы вам предложено…).

    Ведь выжить в сегодняшней Украине очень трудно. И не только из-за бедности или нищеты подавляющего числа простых тружеников и тех, кто уже или еще не может заработать себе на жизнь. Об этом сейчас знают все, разве что кроме горстки разномастных фанатиков, которые окончательно и опустили народ. Очень многие люди, находясь долгое время под запредельным стрессом, поставлены за эти пять лихих лет на грань психического спазма, депрессии, помешательства, самоубийства. Я уже не говорю о разных болячках от постоянного недоедания. Вот им-то справедливо бы помочь – суровым, но лечащим словом.

    Человеческая жизнь коротка, это мы знаем. Радостей в ней, как правило, мало, горестей – больше. Так устроен человеческий мир, и с этим спорить бесполезно. Можно задавать вопросы «за что» - только умнее оставить их детям. А взрослым пристало спрашивать «почему». И пытаться разобраться, по каким законам природы. И, возможно, увидеть хоть предложенную каплю позитива и в тяготах наших дней …

    Действительно, сегодняшний мир, уже весь, вошел в эпоху перемен – больших перемен. Не только меняющих его видимое всем лицо. Начала меняться сама его сущность – а это нечасто бывает. И оттого насколько успешно люди сумеют воспользоваться этими переменами, зависит его судьба. Это если без апокалиптических предсказаний, которых с седой древности было предостаточно. Так что поэзия и искусствоведение здесь не причем – разговор, как обычно сквозит в моих работах, о проблеме глобального выживания. Ответственные руководители многих государств сегодня справедливо заявляют, что это общий шанс на улучшение жизни на планете, импульс к развитию национальных государств, да и для всех активных людей, стимулирующих развитие общества. Спорить с этим не будем – справедливо. Только подчеркнем главное: в чьих интересах будет на деле проводиться это развитие. Если в интересах большинства человечества, тогда есть шансы. Если же ситуацией сумеют, как обычно бывало, воспользоваться те силы, которые из-за кулис управляют миром, тогда дело кончится плохо. Для всех, и для них тоже – только пяти миллиардам от того будет не легче.

    Но мы-то здесь ведем речь только о том, как воспринимать то, что мы все попали в эту эпоху. Как блаженство, т.е., счастье – как минимум, удачу. Или как горести, несчастье.
    Конечно, подавляющее большинство людей воспринимают это как несчастье – и они правы. Ничего, кроме сложностей и горя, им это не приносит. Так что китайцы были правы! Тем более, любая мудрость, даже древняя, относится, как правило, ко всему человеческому роду.

    Исключение составляет только малая часть этого самого рода. Это активные люди – с высокодинамичной психикой, способные воспользоваться большими переменами как импульсом, открывшейся возможностью для реализации своих идей и жизненных планов. В любом обществе их, по различным оценкам, порядка 10%. Примерно столько же вообще не могут приспособиться к этим радикальным переменам – и, в самом общем смысле, переходят в широкую категорию маргиналов. Людей, вытесненных процессом перемен на периферию общества. Или вообще за его пределы. Остальные примерно 80% с большим или меньшим успехом приспосабливаются. Огромное значение при этом имеет возраст – по понятным причинам, молодости легче воспринимать перемены и приспосабливаться к ним. Более пластичная психика. Вот и весь расклад. В этом смысле Тютчев, по умолчанию, и отнес именно активных к сонму «вседержителей» т.е., участвующих в определении судеб мира. И как раз здесь скрытая диалектика русских слов. От такого «блаженства» с непривычки можно и разума лишиться. Стать чем-то вроде юродивого.
    Вот какой широкий спектр приспособительных реакций – и все это обусловлено обьективными законами человеческой природы. Без разделения по социальному статусу, уровню образования, профессии.

    Есть несколько категорий таких «блаженных». Среди них особенно много людей из бизнеса, искусства, политики. Понятно, что большие и резкие перемены открывают перед ними исключительные возможности. И многим из них удается их реализовать. Примеры каждый может найти в изобилии в современной истории – тем более на наших славянских землях, за последние четверть века. Это тянет даже на статистику больших чисел, то есть достоверность.

    Особую группу составляют люди науки. Для них тоже действует это исключение. Конечно, не для всех. Преимущественно, для работающих в ее новых, пограничных и стыковых отраслях. И особенно для занятых проблемами человеческой природы и общества. Такие времена для многих из них – подарок судьбы.

    Действительно, это возможность приблизиться к пониманию сущности вещей, как говорил еще Шекспир. Ведь скрытая в спокойной обстановке, она раскрывается именно в такие периоды времени. Ведь тут дело не только в таланте, страсти и трудолюбии ученого – «неустанном думании», как сформулировал это Павлов. Важны еще благоприятные моменты – именно время больших перемен. Своеобразное «окно глубинного познания».

    С их позиций, попасть в такую эпоху, конечно, редкая и большая удача. Можно даже с большой натяжкой сказать, счастье. Только тяжелое. Помните, как в песне: «…Это радость со слезами на глазах…». Что-то вроде этого.
    Плата за такую «удачу», таким образом, высока. Но «Париж стоит мессы», как повторяют с давних времен. Об этом Тютчев, как человек глубокого философского ума, несомненно, знал, но умолчал. Убежден, не по вредности или хитрости – так уж вышло. Чтоб ненароком не испугать без нужды особо чувствительных.

    Я убежденный материалист и, понятное дело, не могу чувствовать себя попавшим «к небожителям на пир». Но исключительность этого периода, в том числе и в своей жизни, чувствую давно - занимаясь проблемой глобального выживания. Особенно начиная с 2008 г., когда закономерно грянул финансово-экономический кризис. Наступил, наконец, момент истины для всей цивилизации. У которой спрятать, как бывало раньше, голову в песок уже не получится. История не позволит – а она дама очень своевольная (а если сухим языком науки, обьективная). Идти поперек слишком дорого себе выйдет.

    Вот и вся суть предлагаемого разрешения этого противоречия между российской и древнекитайской мудростью. Оно явно диалектическое – и существует согласно одному из трех законов диалектики: о единстве и борьбе противоположностей. Причем это справедливо для природы любых вещей и явлений в природе. Мы это как раз сейчас и наблюдаем не только в нашей личной жизни, а и на всей планете. В обостренном виде.

    И снова о своем: ну а если говорить о нас, можно только с ужасом вспоминать о пяти пропащих годах жизни целой страны. Это, несомненно, только для не ведающих что творят, могло пахнуть блаженством. Но теперь, когда в Украине новый Президент, появились шансы на выживание. И появился смысл стараться, кто как может.

    Сергей Каменский, 20 февраля 2010.
    Одесса, Украина, планета Земля «под лучами звезды по имени Солнце»…

    Главное
    Считалось, что это демон разврата, мстительности, ревности, злобы
    Считалось, что это демон разврата, мстительности, ревности, злобы
    К чему снятся вши по соннику
    К чему снятся вши по соннику
    Что вызывает аллергию чихание
    Что вызывает аллергию чихание
    Что значит если человек во сне
    Что значит если человек во сне
    Страшные истории и мистические истории Моя клиническая смерть люди услышьте меня пожалуйста
    Страшные истории и мистические истории Моя клиническая смерть люди услышьте меня пожалуйста